— Видев стольких душевнобольных, ты еще умудряешься оставаться романтиком. Тебе тоже нужно начать писать, Адриан.
— Может быть, может быть. Ну, мне пора.
— Да и я уже давно сижу. Ты домой? Нам по пути.
Поднимаясь, доктор пошарил во внутреннем кармане, вновь доставая сигареты. Черно—желтая пачка полетела в урну. Роберт оглянулся на звук.
— Давно хотел бросить. — Сказал Адриан, нагоняя своего пациента.
**
Светлый паркет отдавал осенью на солнце, что прошивало эту комнату насквозь через синеватое стекло окон.
Он все еще был расслаблен после сеанса медитации, завершившегося каких-то десять минут назад. Здесь, на пятьдесят седьмом этаже уносящегося ввысь небоскреба, располагался офис мистера Тчанга — буддистского монаха с тибетскими корнями. Сюда стекались искатели со всего Ньюфаундленда, но это было неважно. Пятьдесят седьмой этаж — именно в пятьдесят семь лет он умер, сгорев в огне собственной ярости. Совпадений не существует — так он считал, входя в офис, о котором узнал в глобальной сети.
Несмотря на то, что мастер Тчанг проводил три сеанса медитации в день, на каждом из них были разные люди, хотя никаких правил, запрещавших людям присутствовать на всех трех, не было. И все же никто не задерживался здесь более чем на час.
Все куда-то спешили. “Избитая фраза” — подумал он, смотря на застывшие далеко внизу колонны машин, размываемые маревом от еще не успокоившегося полуденного диска высоко вверху. На его ногах, уложенных в позу лотоса, лежала толстая тетрадь в кожаном переплете. Он взял ручку, звонко хрустнув пальцем, и к неразборчивому нагромождению слов, иногда оставанливаясь, начали добавляться новые:
“ … моя шизофрения — больше, чем болезнь. Теперь это образ жизни. Болезнь приходит и уходит, либо остается с тобой до конца, я же не знаю, здоров или болен, и живу в кредит, выданный мне моим собственным мозгом. Когда-то я ненавидел людей, теперь ненавижу орков.
Нет. Я их боюсь. Когда вижу по телевизору или на прилавке киоска — сразу прячу глаза, стараюсь не смотреть. За столько времени уже следовало бы забыть их мелкие детали, но я до сих пор все помню. Книга почти дописана, многое пришлось выдумать, потому что забыл, но лицо Лорнгрэйна, наверное, мне не забыть никогда.
Док сказал, что это нормально. Мозг так много потратил на создание всего этого, а потом еще больше на то, чтобы убедить себя в реальности собственной иллюзии… Перечитал последнее предложение — романтично.
Никто не знает, каково это — жить на грани. Все думают “Вот, излечился, живи да радуйся”. Нет. Я живу в постоянном страхе. Страхе потерять все в один момент.
Это как идти через луг в грозу. Каждый раз, когда совсем рядом бьет молния, и гром разрывает барабанные перепонки — ты видишь, как моргает Бог. И в одно такое мгновение тебя может не стать. Ты идешь. Совсем здоровый, к дому, к теплу, но что ты можешь сделать с молнией? Ничего. Весь во власти случая. Случая!
Да, это можно сказать про любого. Никто не застрахован от неожиданности. Но лишь за мной она ходит по пятам. Времени все меньше — теперь я это понимаю. Я так до сих пор и не почувствовал хоть какой—то уверенности в завтрашнем дне, и, думаю, даже когда книга выйдет в тираж, ничего не изменится. Смысла отказывать себе в полноценной жизни не было. Я понимаю, особенно сейчас, после медитаций и бесед с Мастером, что жить следует только этим мгновением. Что, кроме него, в жизни ничего более не существует. “Завтра” никогда не наступит, “вчера” никогда не вернется. “Сейчас” — слово длиной в жизнь.
Жизнь — это танец, что горит, пока Он не сомкнет век.
Да и в конце-то концов. Когда это случится, мне уже будет все равно. Остается только надеяться, что я совсем обезумлю и попаду под машину, или свалюсь с моста, захлебнусь, разобьюсь… Пусть лучше так, чем постоянно причинять боль...“
Рука его застыла. Скрежет металла, что громыхнул внизу, сбил с мысли. Он отложил тетрадь, встал и подошел к окну.
Стройные ряды автозастоя исказились — огромный грузовик был там совсем не к месту, он стоял неровно, а позади него пустая дорога была окаймлена разлетевшимися в стороны искореженными машинами. Он прижался к стеклу. Вот так авария. Сегодня ее покажут по телевизору. Дверь открылась — мистер Тчанг, позвякивая чайной ложечкой, просеменил к окну. Мастер ничего не сказал, лишь посмотрел на Роберта, затем на сжимаемую в его руке тетрадь. Снова на него.
Взгляд Мастера казался таким многозначительным, способным выразить куда больше, чем приземленная беседа. Раньше он думал, что это часть его образа, актерская игра, но глаза монаха искрились каким—то загадочным смыслом даже когда тот поливал фикусы из пульверизатора.