— Ты не ответила. Сама-то понимаешь, что это тупик?
Суровый Антошка воинственно тряхнул моей картой. Понимаю ли я? Да я не хочу даже думать об этом.
Два года назад я потеряла ребенка, а мой гражданский муж просто выкинул то, что осталось от гордой и амбициозной меня на помойку. Я лишилась всего: дома, работы, карьеры, семьи.
Больно, мне все еще больно. Падать с неба на грешную землю всегда неприятно. Спасибо родителям — сдохнуть не дали. Ругали, корили, требовали срочно все бросить и ехать с “мужем” мириться. Смешные мои старики, они верят в любовь и всякую ерунду типа верности. Нет этого больше, вымерли чувства высокие как динозавры.
— Антош. Не скрипи, и так тошно. Когда я могу уходить? Отпусти меня, ты же можешь.
— Даже не думай. Десять дней постельного режима, капельницы и уколы — из моей чистой вредности. Назначу тебе витамины и буду смотреть, как ты мучаешься. Пока разум не включишь хваленый свой. Лёль, сколько можно? Пошел третий год.
Я застонала громко и жалобно. Только не это!
— Антошечка, миленький! Так и я тоже об этом! У меня послезавтра свидание, понимаешь? Настоящее. А я тут — у тебя в заточении.
Мой личный невропатолог очень внимательно изучал пациентку — меня. Словно искал следы неизлечимых болезней на жалком лице. Внимательные темные глаза, знакомые с раннего детства.
Он почти не изменился, только вырос после школы, возмужал, стал солидным. О! Я и не заметила: на правой руке у Абрамова красовалось широкое гладкое золотое кольцо. Вот так и живем: друзья детства, в одном даже городе, а ничего друг о друге не слышим, не знаем.
Он тяжко вздохнул.
— У меня два условия. Завтра вечером я тебя выпускаю из больницы, но лишь до понедельника. Утром в приемном покое быть как штык.
— А второе?
Антон улыбнулся вставая.
— Как только тебя от нас выпишут, а это будет в ту пятницу, везу быстро домой переодеться и забираю твое бренное тело на выходные к нам с Мулей на дачу.
— Что?! Погоди, вы?! Ну вы даете, Абрамыч. Ты меня просто убил.
Он засмеялся, закрывая дверь за собой осторожно.
— Все, отбой, дорогуша, остальное обсудим потом.
И выключил свет, оставляя меня бурлить мыслями в темноте как кофейник.
Надо же, наши непримиримые Муля с Абрамычем поженились? Невероятно, как они умудрились не придушить друг друга прямо-таки в ЗАГСе?
Тихо в палату вошла медсестра с целой охапкой шприцов. Этот гад не оставил идею измучить меня терапией. Вытерпев все издевательства, очень быстро уснула под действием успокоительных. Телефон мне медсестры обещали отдать только утром, даже поклялись, что заряженным. Дескать, по личному распоряжению зав отделением. Кто такой был этот таинственный “зав” — я не знаю, но придется поверить ему просто на слово.
3. Грустные мысли
«Не каждая горькая пилюля является лекарством.»
М. К. Кот «Дневники и записки»
Весь последовавший за тихой и долгой ночью больничной день меня мучили. Начали сразу со страшного, то есть с анализов. Мое робкое предположение о том, что моча не отразит степень моральной усталости отмели, и решительно. Я смирилась: кто знает, может уже даже в почках у меня это все.
Потом была жуткая манная каша с компотом. Этот ужас больничной кулинарии мне принесли прямо в палату, а суровая, как сама инквизиция санитарка сказала, что никуда не уйдет, пока я не доем (снова распоряжение “зава”). Я уже начинала бояться это страшное чудище завское, мне доселе неведомое.
Когда медсестра прибежала, призывая все бросить и приготовиться к “обходу зава”, мне мучительно захотелось просто спрятаться под кровать, сидеть там и плакать, лишь бы не трогали.
А “зав” не пришел. Пришел очень уставший Антошка Абрамов, в окружении кучи людей в белых халатах заглядывающих ему преданно в рот. Он что-то строго им всем говорил — я не слушала.
Уже очень давно, еще в стенах Универа я научилась полностью отключать слух и сознание, при этом делая вид очень внимательный и даже участливый.
Меня сейчас волновало другое: молчание, полное, непонятное.
Телефон с утра мне выдали, там был один только звонок от Кота неотвеченный и … все.