— Вы не обратили внимания: этот зеленый шарф вы потеряли еще до преступления?
— Да. Когда мы садились на теплоход в Нью-Йорке, он у меня был. Но вечером в тот же день куда-то исчез. Это меня расстроило. Я ничего не сказала Жаку, потому что ему этот шарф нравился. В конце концов я перестала об этом думать.
— На самом деле зеленый шарф, мадам, был украден у вас убийцей за три дня до преступления. Это должен был быть тот, кто вас хорошо знал, знал, что вы постоянно носили этот пахнувший духами шарф. Кому-то, находившемуся с вами на теплоходе и имевшему намерение убить Джона Белла, нужна была какая-нибудь ваша вещь, чтобы оставить ее на месте преступления и свалить вину на вас. Это был тот, у кого не было никаких дурных намерений в отношении вашего мужа, а только в отношении Джона Белла и вас.
Долгими ночами я думал и пытался, так же как доктор Дерво и господин генеральный адвокат, выяснить мотивы этого хорошо подготовленного преступления, жертвой которого чуть-чуть не стали и вы. Подумайте о том, что если бы ваш муж не выбросил в море вещественное доказательство, каким был ваш шарф, если бы повсюду он не оставил отпечатки пальцев, вместо него судили бы теперь вас, и ни одному защитнику в мире не удалось бы спасти вас от возмездия.
Следовательно, кто-то хотел зла вам и молодому американцу. Но кто? Кто-то, кому вы или Джон нанесли ущерб? Какой ущерб? Материальный? С самого начала мне это казалось неправдоподобным. Моральный? Здесь я приближался к истине. Почему бы тут не могли быть затронуты чувства? Ведь перед нами тот случай, когда в основе всего — страсти. Почему же ни я и никто из следователей и защитников до меня не подумал об этом раньше! Преступником или подстрекателем к преступлению, на этом втором определении я в особенности настаиваю, могли быть мужчина или женщина. Мужчина — оставленный вами любовник; женщина — любовница, место которой вы заняли в сердце Джона Белла.
Меня долго занимала первая версия, но я был уверен, что ваше увлечение молодым американцем было результатом некоторой слабости. Но все же временами я думал: не был ли причастен к убийству Жан Дони, с которым у вас когда-то была довольно неприятная история? Но я точно узнал, что в момент совершения преступления Жан Дони по-прежнему был органистом в Альби. Оставалась вторая версия, связанная с соперницей. И тогда странным образом все стало просто.
В самом деле, господа присяжные, предположим, что у Джона Белла на протяжении нескольких месяцев или даже лет была любовница — красивая, но сомнительная в смысле нравственности девушка, вроде той платной партнерши из ночного клуба, о которой уже шла речь, — Филис Брук. От самой Соланж Вотье мы знаем теперь, что она познакомилась с Джоном Беллом за несколько месяцев до возвращения во Францию и что он стал ее любовником. Чувства молодого темпераментного американца по отношению к прекрасной Филис должны были заметно ослабеть с того самого дня, когда он познакомился с хорошенькой француженкой. Филис Брук, желавшая сохранить безраздельное влияние на Джона, — и тут был больше расчет, чем чувство, потому что он был единственным сыном богатого и влиятельного члена Конгресса, — должна была испытать разочарование, превратившееся в ненависть, когда она узнала, что Соланж Вотье вытеснила ее из сердца Джона. Разумеется, Джон Белл никогда не рассказывал вам, мадам Вотье, ни о Филис, ни о тех сценах, сопровождаемых угрозами, которые она устраивала ему почти каждый день. Но Джон, несмотря на то, что вы начинали сожалеть о связи с ним, привязывался к вам все больше и больше. Узнав, что вы вдруг решили вернуться с мужем во Францию, он сделал вид, что согласен с отцом, сенатором Беллом, считавшим, что путешествие в Европу поможет сыну окончательно расстаться с Филис. Джон, следовательно, отправился тем же теплоходом, не предупредив вас. Поэтому вы и были удивлены, встретив его на палубе спустя несколько часов после отплытия из Нью-Йорка.
Между тем Филис как бы не совсем отсутствовала. Находился некто на теплоходе, кто был связан с ней, — ее муж! Тот самый муж, который накануне путешествия застал ее с любовником — Джоном Беллом. Была безобразная сцена в квартире Филис в Нью-Йорке. В тот день ее мужа дома не было. Филис, зная, что он вернется поздно вечером, позвонила Джону: она хотела встретиться с ним и сделать последнюю попытку его удержать. Джон, будучи, в сущности, слабым человеком, не мог не подчиниться властному требованию женщины, которую собирался оставить навсегда. Возможно, он даже испугался, что не слишком разборчивая в средствах женщина учинит скандал — один из тех светских скандалов, на которые так падка Америка и который может повредить его отцу, уважаемому члену Конгресса, да еще в разгар предвыборной кампании. Джон посчитал более благоразумным поехать к Филис и попытаться уладить дело деньгами. Молодой человек никогда особенно не обольщался относительно истинной причины ее привязанности — Филис интересовали только его имя и — особенно — деньги. Филис Брук была истинное дитя Бродвея — красивая и склочная, ограниченная и алчная. Мужчина ей нужен был прежде всего для того, чтобы вымогать деньги, тем более что муж ей совсем их не давал.