Рокэ обращал на него внимания не больше, чем на собственную тень. Единственный разговор между ними состоялся в тот же вечер, когда кардинал Левий и герцог Окделл доставили свою находку в ставку регента. Марсель, не обинуясь, рассказал всё: и как не преуспел в Сакаци, и как взялся за поручение принца Ракана, и как попался в плен графу Штанцлеру и едва не угодил в лапы выходцу после убийства бывшего кансилльера. Он был многоречив и откровенен и призывал благословение небес на герцога Окделла и его пса.
— Если бы не собака, ваша светлость, покойная королева наверняка схватила бы меня! А заслышав ваш голос, Кладбищенская лошадь тут же обратилась в бегство.
— Вот как? — спокойно проговорил Алва, разглядывая своего насупившегося оруженосца. — И какую же пакость вы успели сделать Кладбищенской лошади, юноша?
— Никакой, — хмуро бросил Окделл, но когда Алва с наигранным удивлением приподнял левую бровь, нехотя признался: — Кажется, в Лабиринте я попытался утопить её в камне.
Утопить в камне? В прежнее время Марсель обязательно поинтересовался бы, как это возможно, но сейчас благоразумно сдержал любопытство.
Алва удостоил Окделла долгим взглядом, который тот встретил недовольным сопением.
Вообще говоря, Марсель понимал Рокэ. Он сам недооценил надорского герцога. Внешне тот казался тихоней и скромником: Марсель помнил, как неприметно юноша вёл себя у Марианны в тот памятный вечер, когда Алва играл с Килеаном. Сам Марсель предпочитал людей ярких, обаятельных, бесшабашных, блистательных. Юный Ричард первоначально показался ему скучным и неуклюжим, как слепой щенок надорского волкодава. И вот пожалуйста — он гоняет выходцев и топит Кладбищенскую лошадь в камне! Положительно, к нему стоит присмотреться. Благородная патина тоже выглядит тускло, но именно она придаёт ценность металлу.
Сейчас упомянутая «благородная патина» находилась на посту недалеко от деревни Алейе́, которая соседствовала с замком Эр-Эпинэ. Утром Алва позволил своему оруженосцу проводить кардинала Левия вплоть до последней заставы, и Окделл остался там ожидать конца переговоров. Четверть часа назад он прислал одного из своих надорцев с докладом, что в деревне за рекой началось подозрительное движение, словно мятежники перебрасывали туда дополнительные силы. Но едва Алва с сопровождающим его денно и нощно Марселем подъехали, как офицеры дружно закричали им навстречу:
— Белый флаг, монсеньор! Белый флаг!
И точно: мятежники приближались к мосту через реку Жолле открыто и без оружия. Впереди них реяло белое полотнище, свидетельствующее о мирных намерениях.
— Неужели его высокопреосвященство совершил чудо? — пробормотал Алва про себя, привстав на стременах. Улочки деревни на том берегу заполняло эпинское ополчение – солдаты с красными тряпичными маками, пришитыми к правому плечу (отличительный знак восставших – его выбрал ныне покойный граф Штанцлер). Во главе солдатской толпы Марсель рассмотрел большую карету с гербами, окружённую несколькими всадниками.
— Похоже на герцогский экипаж, — сообщил он Алве. — Но кто бы мог им воспользоваться? Ведь Анри-Гийом умер несколько месяцев назад.
Герцог Окделл, завидев своего эра, бросился к Алве едва ли не бегом.
— Эпинэ готово сложить оружие! — воскликнул он в крайнем возбуждении. — Видите, эр Рокэ? А вы ещё не верили во влияние Святого престола!
— Вы восторженный эсператист, юноша, — проронил Алва, продолжая разглядывать улочки Алейе. — Но я не вижу самого кардинала.
Ричард, взобравшись на укрепления, принялся выглядывать серую рясу Левия. Тем временем солдаты, дойдя до переправы, принялись срывать с себя красные маки – вероятно, это означало разрыв с восставшими. Огромная масса пехотинцев ступила на мост; мушкеты и холодное оружие везли на телегах. Впереди всех ехал всадник, фигура которого показалась Валме настолько знакомой, что он даже протёр глаза.
— Герцог Робер Эпинэ! — зычно возгласил сопровождавший всадника почтенный дворянин в видавших виды латах. — Его светлость признаёт власть регента герцога Алвы и отдаёт себя и своих людей в его распоряжение!
— Герцог Робер Эпинэ! — повторил Марсель поражённо. — Надо же! Жив-здоровехонек. А я-то думал, что он уже давно покинул наш бренный мир и переселился в угодья Леворукого. Чудеса!
Как вскоре выяснилось, воскресшего герцога сопровождали только его мать, маркиза Эр-При, и два полка, готовых сложить оружие перед законным регентом Талига – Гаржиака и Шуэза. Барон Шуэз, впрочем, прибыл в виде бездыханного тела, что наглядно доказывало: не все мятежники согласились со своим новым сеньором.
Сдавшиеся солдаты держались угрюмо и подавленно. Они безмолвно оставили своё оружие на заставе по требованию Первого маршала; очевидно было, что никто из них не знает, чего ожидать в дальнейшем. Однако когда мост переехал герцогский экипаж, поднялась суматоха: маркизе Эр-При, сидевшей в нём с другими женщинами, стало нехорошо. Слуги засуетились – бестолково, как обычно и бывает в таких случаях. Робер Эпинэ не знал, чем помочь матери: то ли вынести её из кареты на обочину дороги, где барон Гаржиак и подскочивший к ним Окделл поспешно расстелили свои плащи, то ли, напротив, гнать экипаж до первого подходящего деревенского дома.
Маркиза всю жизнь страдала от слабого сердца, а события последних часов сильно потрясли её хрупкий организм. Мужество позволило ей переждать переправу через Жолле, но как только мост остался позади, силы её покинули. Испуганные горничные и Мэллит пытались помочь бедной женщине, но от них было мало проку.
К счастью, Алва сразу же понял, в чём дело. Благодаря его быстрым распоряжениям переполох улёгся. Маркизу вынесли из кареты и переложили на носилки, которые Алва распорядился подать. Военный лекарь-кэналлиец появился возле них как по волшебству.
Но больше врача с его снадобьями на улучшение самочувствия маркизы повлиял сам регент.
— Эрэа, — сказал он спокойным уверенным голосом, — вам не о чем беспокоиться. Даю вам слово: в моей ставке вашему сыну ничто не угрожает.
Его твёрдый тон унял тревогу матери, и вскоре лекарь смог объявить утешительные известия.
— Её светлости стало легче, — доложил он. — Но она нуждается в полном покое. Комнаты соберано – лучшие из всех, какими мы тут располагаем. Дозволено ли нам освободить их для маркизы?
— Безусловно, мэтр. Делайте всё, что нужно, — коротко ответил Алва, делая знак пропустить носилки с больной вперёд.
Робер Эпинэ в порыве горячей признательности бросился к регенту с протянутой рукой:
— Благодарю вас! — растроганно произнёс он. — Я бесконечно обязан вам за доброту к моей матери.
Эпинэ явно не подумал о том, что делает, но Алва мгновенно оценил обстановку и не колеблясь ответил на рукопожатие. На глазах у всей армии он дружески поприветствовал того, кого полагали номинальным главарём мятежа. Валме едва не присвистнул от удивления.
Однако именно этот жест словно прорвал плотину всеобщего недоверия. Он показался всем залогом будущего мира. Насупленные, настороженные люди выдохнули с облегчением, словно восприняв его как знак прощения за прошлые грехи. Все заулыбались, а солдаты Алвы принялись по-приятельски похлопывать по плечам разоружённых пехотинцев Шуэза и Гаржиака. Те в ответ несмело приветствовали своих новых товарищей.
Герцог Окделл, до этой минуты бестолково топтавшийся возле носилок маркизы, наконец-то пришёл в себя и оглянулся по сторонам.
— Робер! — воскликнул он, протягивая обе руки к Иноходцу. Тот радостно встрепенулся, широко шагнул навстречу юноше, и оба несостоявшихся мятежника крепко обнялись.
— Как же я рад видеть тебя, Дикон! — с чувством произнёс Робер, немного отстраняясь, чтобы хорошенько рассмотреть юношу. — Я-то уж думал, что потерял тебя. А ты вон каков: живой и вырос на полголовы с нашей последней встречи!.. Кстати: тогда ты дал мне добрый совет – может быть, самый добрый из всех, что я получал на своём веку. Тогда я не понял этого, но теперь я собираюсь ему последовать!