Кардинал выхватил его и прочитал со всё возрастающим бешенством, торопливо перескакивая со строчки на строчку.
Государь! Я не буду оправдываться перед Вами и признаю́ свою вину.… Но Ваша супруга имеет право на Вашу милость… Она была заложницей мира между двумя могущественными партиями и могла стать их жертвой. Она нанесла Вам обиду из страха за своё положение и жизнь… Я прошу Ваше величество помиловать её… В обмен я отрекаюсь от права на трон Талига за себя и своих потомков… Ваше величество сможет назначить преемником того, кого Вам будет угодно избрать…
Так вот оно что! — думал Сильвестр, чувствуя, как болит его сердце. — Так вот на что он решился: торговать порядком престолонаследования! Кому же он написал ещё?
Кардинал в бешенстве разорвал письмо на мелкие клочки и, отыскав на каминной полке огниво, сжёг все кусочки до последнего. Секретарь Брезе наблюдал за действиями его высокопреосвященства, обомлев от удивления и испуга.
Сильвестр лихорадочно соображал: мэтр Марон пообещал Фердинанду час, в лучшем случае два. Сколько времени прошло с тех пор? Двадцать минут? Полчаса? Да, около того. Ничего, он успеет. Им всем ещё хватит времени, чтобы выполнить свой долг. Теперь-то Рокэ не о чем торговаться: судьба всё решила за него.
Сильвестр круто повернулся к Брезе:
— Я вижу, ваши письменные принадлежности при вас, сударь. Садитесь за стол и пишите.
Брезе торопливо сел, раскрыл папку с чистыми пергаментами и открутил крышку у чернильцы.
— Пишите… — продолжал кардинал, медленно расхаживая по кабинету и собираясь с мыслями. — Пишите. «Манифест его величества короля Фердинанда II»…
«Мы, Фердинанд II, милостью Создателя государь Талига и всех входящих в него земель, извещаем наших верноподданных, что дети королевы Катарины Ариго не являются законными детьми короля, ибо они суть рождённые в прелюбодеянии бастарды, по каковой причине они не должны впредь называться принцем и принцессами королевской крови и нашими наследниками. Посему мы повелеваем нашим верноподданным отныне именовать сына королевы Шарлем Сэц-Ариго без всякого титула, а её дочерей – девицами Сэц-Ариго без всякого титула.
Движимые милосердием, заповеданным нам Создателем, мы поручаем названных бастардов Сэц-Ариго заботам нашей святой олларианской церкви и объявляем: отныне всякий, кто станет утверждать, что сказанный Шарль Сэц-Ариго – законный престолонаследник или посмеет титуловать его высочеством, будет повинен в государственной измене.
Будучи бездетным и думая о смерти, мы, Фердинанд II, милостью Создателя государь Талига и всех входящих в него земель, приказываем нашим верноподданным признать нашим законным наследником и преемником Рокэ, герцога Алву, властителя Кэналлоа, согласно завещанию нашего предка, короля Франциска I Оллара».
Чернила на манифесте ещё не успели просохнуть, когда Сильвестр вихрем ворвался в Большую опочивальню и бесцеремонно вмешался в тихую беседу короля и его духовника.
— Подпишите, ваше величество! — потребовал он, подавая Фердинанду II манифест и перо, конфискованное у господина Брезе.
— Ваше высокопреосвященство! — прошипел отец Урбан в полном негодовании. — Как вы посмели прерывать таинство исповеди!
— Подпишите, государь! — властно повторил Сильвестр, не обращая внимания на разозлённого духовника. — И я больше не побеспокою вас до самого конца!
— Что это? — с трудом выговорил Фердинанд, пытаясь ухватить край пергамента непослушными пальцами.
— Это ваш манифест.
Фердинанд II минут пять тщетно пытался разобрать написанное: руки его дрожали и не слушались, а глаза, и раньше немного близорукие, теперь слепо шарили по документу. Сильвестр, почти физически ощущая, как утекает драгоценное время, не вытерпел и выхватил манифест обратно из-под носа умирающего короля.
— Я сам прочту его вам!
Пока Сильвестр ясным и внятным голосом зачитывал тест, Фердинанд беспокойно шевелил пальцами и отрицательно мотал головой.
— Подпишите! — рявкнул кардинал, снова подсовывая королю перо и пергамент. Тот беспокойно замычал, видимо, в знак несогласия.
— Да это насилие, ваше высокопреосвященство! — возмутился отец Урбан, пытаясь встать между кардиналом и своим духовным сыном.
Дверь в Малую опочивальню приотворилась: члены Тайного Совета, привлечённые шумом, высунули головы, пытаясь понять, что происходит.
— Таков ваш долг, государь! — едва сдерживаясь, настаивал Сильвестр. — Подумайте, на кого вы оставляете государство! Вы думаете, что Создатель помилует вас, если вы отдадите страну в руки прелюбодейки и её ублюдков? Скольких несчастий, скольких жертв вы станете тогда виновником! Отец Урбан может отпустить вам грехи, но Создатель, государь, сам Создатель, ко встрече с которым вы сейчас готовитесь, спросит с вас по всей строгости за эту преступную снисходительность!
И Сильвестр снова сунул перо в непослушные пальцы Фердинанда.
— Подпишите! — потребовал он. — Да подписывайте же, и я оставлю вас в покое!
Умирающий дрожащей рукой вывел на пергаменте какую-то закорючку, совсем не похожую на его обычную подпись, и, выронив перо, захрипел. Мэтр Марон, по-прежнему подпиравший камин, тут же как коршун метнулся к королевскому ложу. Отец Урбан, мгновенно забыв о Сильвестре, начал торопливо читать формулу, отпускающую грехи. Но кардинала уже не интересовала вся эта суета. Торжествующе взмахнув подписанным манифестом, он направился в Малую опочивальню, чтобы предъявить шокированным членам Тайного Совета последнюю волю короля.
— Нам необходимо сейчас же освободить герцога Алву, — произнёс он и распорядился: — Господин супрем, немедленно отправляйтесь к коменданту в Багерлее!
— Позвольте, ваше высокопреосвященство, — заявил недовольный тессорий резким тоном, — доктор Гольдштейн никак не может освободить герцога. Пока король жив, освободить заключённого может только сам его величество!
— Не говоря уж о том, что господин супрем человек слишком низкого происхождения, чтобы отменять приказ короля, — ядовито вставил Главный церемониймейстер.
Сильвестр воззрился на отца и сына Манриков так, словно увидел их впервые в жизни. Что... что они вознамерились себе позволить?!
— Езжайте, супрем, — властно повторил он Гольдштейну. — И пусть вас сопровождает Генеральный прокурор. Надеюсь, — добавил он с сарказмом, — что для коменданта Багерлее маркиз Орильян достаточно знатен.
Теперь не выдержал Жослен Флермон.
— Маркиз Орильян, бесспорно, весьма знатен, но не имеет права подписывать приказы об освобождении, — заявил он. — Если комендант потребует подпись короля, он будет в своём праве. Законная процедура предполагает…
— Король при смерти! — оборвал Генерального атторнея Сильвестр. — Или вы хотите дождаться, чтобы герцог Алва сам подписал приказ о своём освобождении?
— Король ещё жив, — возразил Флермон.
— Но сейчас мы должны дать ему покой! — воскликнул кардинал с раздражением. — Король исповедуется духовнику.
— Пять минут назад вас это не остановило! — не остался в долгу Генеральный атторней.
— Постойте, господа! — вновь заговорил тессорий, поднимая руку, чтобы привлечь к себе внимание. — Перед нами стоит важная задача. Не будем лицемерить: все мы знаем, за какое преступление герцог Алва сидит в Багерлее. И хотя стараниями господина кардинала его имя так не прозвучало вместе с именем королевы, всем известно, что его величество обвинил его в государственной измене.
— Соберано Кэналлоа и измена несовместимы! — осадил Манрика Генеральный прокурор, побагровев.
— Как вам угодно, — равнодушно бросил тессорий. — Но суть дела в том, что герцог Алва утратил доверие короля, а Талигу нужен регент на время несовершеннолетия принца Карла.
Если бы Сильвестр лицом к лицу столкнулся со Зверем Раканов, он и то не оторопел бы больше. Принц Карл?
— Вы сошли с ума, граф? — негромко осведомился он, не веря своим ушам. — Король только что подписал манифест о престолонаследии!