Рейдж не планировал падать.
Но это было так странно. Он стоял на ногах… а потом оказался на полу, ноги подогнулись под неправильными углами, торс последовал за неуклюжими руками и плечами. Так бывает, когда воин проигрывает бой… он представлял из себя пистолет, который обронила стреляющая рука, кинжал, выпавший из ладони, выроненная, а не выброшенная граната.
— Мэри, прости. Мне так… жаль, прости, прости меня.
Он просто повторял слова снова и снова. Больше ему ничего не оставалось.
— Рейдж. — его бормотание прервал голос Мэри, полный печали, слышать его было больнее, чем чувствовать пулю в собственном сердце. — Ты думаешь, что вышел на поле один, потому что хотел умереть? И, прошу, будь честен со мной. Проблема слишком большая… чтобы замести ее под кровать.
Чувствуя себя последним дерьмом, он накрыл лицо руками и заговорил в ладони:
— Мне просто нужно было… побыть рядом с тобой. Как это всегда было. Как должно было быть. Как это было нужно мне. Я думал… может, если я окажусь на другой стороне, и ты придешь ко мне, мы могли бы…
— Делать то же, что делаем сейчас?
— Но это не имело бы значения.
— Ты о ребенке?
— Да.
Когда они замолкли, Рейдж выругался.
— Мне кажется, что я предаю тебя, уже иным образом.
Когда она медленно сделала вдох, было ясно, что Мэри знала, о чем именно он говорил… тот момент, когда он вернулся от другой женщины. Но она быстро оправилась.
— Потому что я не даю тебе, чего ты хочешь, но ты продолжаешь хотеть этого.
— Да.
— Ты… ты хочешь быть с другой жен…
— Боже, нет! — Рейдж уронил руки и затряс головой так сильно, что чуть не свернул шею. — Черт подери, нет! Ни за что. Никогда. Я лучше буду с тобой и никогда не буду иметь ребенка… в смысле… другого даже в мыслях не допускаю.
— Ты уверен в этом?
— Абсолютно. Точно, я уверен на сто процентов.
Она кивнула, но не посмотрела на него. Она снова уставилась на свои ноги, напрягая пальцы, потом раздвигая их, потом снова сжимая.
— Это нормально, если ты хочешь, — сказала она тихо. — В смысле, я пойму, если ты хочешь быть с… ну, с нормальной женщиной.
Глава 24
Мэри считала себя убежденной феминисткой. Да, мужчины в своем большинстве могли поднимать в мертвой тяге больший вес, чем подавляющее большинство женщин… и это было справедливо как для людей, так и для вампиров… но, не считая физического неравенства, преимущественно не имевшего значение, не было абсолютно ничего, что бы мужчины могли делать лучше женщин.
Поэтому она словно прозрела, когда почувствовала себя полной неудачницей, оказавшись на месте всех мужчин.
Биологических созданий, рожденных с мужскими половыми органами, не способными вынашивать потомство. Как и она. Ну как? Абсолютное равенство.
Боже, как же больно.
И боль была достаточно странной. Мэри ощущала холод, холодную пустоту в центре ее груди. Или ниже, хотя метафора о пустоте в ее чреве казалась более подходящей для душещипательных фильмов.
Но именно это она и чувствовала. Пустоту. Дыру.
— Прости, — услышала она свой шепот. Хотя это было совсем нелогично.
— Прошу, — взмолился Рейдж. — Никогда не произноси это…
О, так он подошел и сел перед ней на колени, положив руки на ее ноги, смотря на нее снизу вверх так, словно сейчас умрет от одной мысли, что причинил ей боль.
Мэри положила ладонь на его щеку, чувствуя тепло его кожи.
— Хорошо, я не стану извиняться за это, — сказала она. — Но мне жаль нас обоих. Ты не хотел чувствовать подобное, как и я, и, тем не менее, вот где мы оказались…
— Нет, это не мы, потому что я не согласен. Я не позволю этому повлиять на меня или тебя…
— Я давно говорила, как сильно ненавижу рак? — Мэри уронила руку, осознавая, что перебивает его, но была не в силах остановиться. — Я сильно, очень сильно, черт возьми, ненавижу эту болезнь. Я рада, что вампиры не болеют раком, потому что если бы ты когда-нибудь заболел, я бы возненавидела вселенную на веки вечные…
— Мэри, ты слышала, что я сказал? — Рейдж взял ее ладонь и снова положил себе на щеку. — Я не стану больше думать об этом. Я не позволю этим мыслям встать между нами. Ни за что…
— Рейдж, чувства так не работают. Я психотерапевт, мне ли не знать. — Она попыталась улыбнуться, но вместо улыбки вышла гримаса. — Мы не выбираем, что чувствовать… особенно когда речь заходит о чем-то фундаментальном вроде детей. В смысле, не считая смерти и того, с кем ты хочешь провести остаток своих дней, дети — сама основа жизни.