— Да? Какая разница?
— Вы сами видели их раны?
— Его преподобие рассказывал всякие ужасы. Я даже сподобился зайти посмотреть, пока их обмывали.
— И что вы узнали?
— Они все одинаковые. Били одной рукой. Нож держали в правой, лезвием вверх. Удар наносили, невысоко поднимая руку в начале движения. Надо полагать, от бедра.
— Странный удар, не находите.
Доктор пожал плечами.
— Что бы вы могли сказать о таком человеке?
— Необычный хват. Хотел бы я знать, кто его учил так держать нож и зачем.
— Вы не догадываетесь, зачем так держать нож?
— Обычно бабы так отрезают хлеб, прижимая буханку к груди. Но это делают длинным ножом. Здесь же били коротким. Примерно, как у матросов.
— А у матросов как?
— У матросов иначе. У них обычный хват — лезвием вниз, чтобы на него давить и резать от себя. Эти матросы, которые на гауптвахте, били друг друга, как обычно режутся моряки — беспощадно и бестолково.
— А убийца шести человек как? — спросил Клаус Хайнц.
Доктор с удивлением посмотрел на внезапно заговорившего письмоводителя.
— Этот — толково, — у доктора на лице возникло желание пойти ещё что-нибудь съесть. — Как привычный к инструменту мастеровой.
— Например?
— Резчик по дереву. Возможно, столяр, — предположил доктор и, в раздумии, пожал плечами. — Или ложечник.
ТОЛСТЫЙ ПИРОЖОК
Отоспавшись после ночного дозора и назавтра закрыв лавку в разгар дня, да горько о том сожалея, Малисон явился в ратушу, будучи уверенным, что в час неприёмный старший письмоводитель занят рутиною, и велика вероятность найти его там.
В большой и тёмной нотариальной комнате, уставленной шкафами и сундуками с бумагами, за канцелярскими столами скрипела работа. Горела масляная лампа под слюдяным фонарём и при свете её Клаус Хайнц заносил цифирь с листа в гроссбух. Помощник его Фредрик переписывал бумагу начисто, а Уве отсутствовал, видать, был отослан, а, может, запил, найдя черёд с Фредриком.
Малисон не стал тянуть кота за хвост и сразу выложил перед Клаусом три отборных риксдалера.
— Чего ты хочешь? — спросил Хайнц по-русски, предлагая не ставить Фредрика в известность.
— Хочу, чтобы ты дело помертвил и брата моего выпустил на волю, поскольку не виноват он.
Клаус Хайнц сложил одну за другой полновесные монеты в оба кармана камзола, чтобы не слишком оттягивали. Явив таким образом свою благосклонность, он выбрался из-за стола, задул лампу и поманил купца, зная, что юстиц-бургомистр находится в ратуше:
— Идём. Если будет его согласие, обсудим условия.
Они застали Карл-Фридера Грюббе в уединении.
«Как удачно складывается, всё одно к одному», — обрадовался купец и поверил в свою удачу.
— Чего хочешь ты? — спросил бургомистр.
— Хочу, чтобы от правого дела ты взял пирожок, — ласковым голосом попросил Малисон.
В глазах юстиц-бургомистра загорелся интерес. Взгляд его скользнул с лица Малисона на стоящего чуть позади Хайнца. Товарищи поняли друг друга без слов. Бургомистр юстиции удостоверился, что дело твёрдое, а старший письмоводитель безмолвно признал, что уже взял.
— Бродяга, — пояснил он.
— Сколько твоего пирожка? — спросил Грюббе.
— Двадцать пять марок.
— За родного брата?
— За бродягу.
— Незаконно перешедшего с русской стороны и подлежащего выдаче.
— Тридцать марок, — вздохнул Малисон.
— Это не по-христиански.
— Сорок марок, — поправился купец, кивнув в знак признания глубины и величия понимания юстиц-бургомистра.
— Мал пирожок.
— Пятьдесят.
— Деяние брата твоего Фадея Мальцева весьма сомнительное, а путь бродяги исключительно скользкий, чтобы обойтись полусотней. Если готов решить, учитывай интерес герра Пипера и королевского фогта, да каждому ратману по пяти марок дай.
— А ты на скольки остановишься?
— На семидесяти и ещё семи, — добавил юстиц-бургомистр, быстро приценившись к выражению, появившемуся на лице Малисона, — в отношении меня сойдёмся.
— Семидесяти пяти, — скинул пару марок за брата купец.
Карл-Фридер Грюббе тяжеловесно кивнул.
— Глава нашего прекрасного города — человек благородный и будет доволен, если ты поднесёшь ему серебряный кубок в знак своего почтения, но не после суда, а до первого заседания и у него на дому, дабы злые языки не отыскали повода для злословия, — рокочущим голосом принялся растолковывать он. — Фогту Сёдерблуму хватит двадцати марок. Подари их просто так, из уважения. Ратманам сам дашь, при обстоятельствах, какие сочтёшь нужными.
«Несусветные деньги за голову! — ужаснулся Малисон. — Столько человек не стоит».