— Без интереса, — миролюбиво объяснил Малисон. — Знаю, что вы хлеб привезли, а хлеб государев, его король купит. Мне тут никакого интереса нет, — и со значением добавил: — Хочу узнать, что за город такой Москва?
Сидевший рядом с диким мужиком ладный и не пашенного вида москвич внятно ответил:
— Никогда там не бывал.
Москвичи засмеялись — кто негромко, кто от души, кто взаправду скалил зубы, а кто по простоте радовался, что старший уел латыша.
— Нишкни, Тимошка, — осадил старшина дикого, который собрался вновь надерзить, и с ожиданием вперился в купца умными глазами.
— Я — Егор Васильев сын, — представился купец. — А ещё меня зовут Малисон.
— Иван Якимов, — спокойно сказал ладный москвич и поднялся с лавки. — А это Тимошка Зыгин, ты на него не серчай. Пойдём, выпьем, я тебе расскажу про Москву.
Ушли в дальний угол за пустой в неурочный час стол, куда Малисон распорядился подать снапса да закуси. Кабацкие смекнули, что купец пошёл обделывать дела, и не мешкали с яствами, рассчитывая на его щедрость.
Опрокинули по чарке за встречу. Потом Якимов спросил:
— Уверен, что место надёжное?
Он был русским, только что приехал в Ниен, знал ответ на тайные слова, то есть с ним можно было говорить. Малисон обвёл взглядом просторный кабак.
— Вечером, когда рынок закроется, приходи ко мне. Дом в конце Выборгской улицы, в нём рама со стёклами. Он один такой, ты его сразу найдёшь. Или спросишь, где Малисон живёт. На нашем конце по-русски понимают. Я тебе всё обстоятельно обскажу.
— Приду, — сказал Якимов и негромко прибавил: — Как там?
— Воюют, — совсем тихо ответил купец. — Но меж собой. Не про нас. Пока что.
ДЕВИЦА С ФИГУРКОЙ ДРАКОНА
Труп находится на дороге в Нарву и Дудер-хоф в семи шагах от перекрёстка с дорогой в Спасское и к переправе на Хирвисаари. На вид девице около 15–16 лет, рост около двух альнов и одного фута, среднего сложения, волосы светлые, заплетены в косу, глаза приоткрыты, платка нет. Одета в шерстяную кофту коричневого цвета, на кофте грязные вытянутые пятна, похожие на следы пальцев. Одета также в рубаху белёную, юбку голубую поношенную, на юбке красные пятна, расплывшиеся от середины к низу подола. На ногах чулки вязаные серые, покрытые расплывшимися красными пятнами, похожими на кровь, и коричневые туфли, полностью покрытые грязью. Труп лежит на спине наискось дороги, головой к северо-востоку. Ноги вытянуты ровно, расстояние между пятками примерно квартер. Правая рука прямая, лежит на земле ладонью вверх. Левая рука подогнута в локте, лежит на земле ладонью вниз. Под трупом в области головы и верхней части спины имеется лужа жидкости бурого цвета, похожая на кровь, вытянутая вдоль колеи с дождевой водой. На шее имеется глубокая резаная рана с краем на два дюйма ниже мочки правого уха и примерно на дюйм ниже мочки левого уха. На теле и одежде не обнаружено каких-либо предметов. На левой обочине дороги, в трёх футах по направлению к Нарве обнаружен белый головной платок женский. Под трупом обнаружено украшение в виде змеи, литой из меди и посеребрённое, серебрение частично стёрто, на серебряной цепочке, цепь разорвана пополам на звене.
Тело убитой опознано присутствующими юстиц-бургомистром Карл-Фридером Грюббе и ленсманом Игнацом Штумпфом как Ута, дочь бюргера Тилля Хооде, шорника.
Писал Клаус Хайнц, письмоводитель магистрата города Ниена.
Переписанная начисто бумага лежала перед бургомистром юстиции, отодвинутая им, чтобы располагаться на равном удалении от присутствующих в ратуше должностных лиц для доступности, если кто захочет перечитать, но никому не хотелось.
По правую руку от бургомистра сидел королевский фогт Сёдерблум и ленсман Штумпф, на земле которого был обнаружен труп. По левую руку расположился пастор Фаттабур, а на дальнем краю стола устроился с чернильницей и бумагами старший письмоводитель городской управы и при надобности нотариус Клаус Хайнц — мелкий, чернявый, с голубыми пронзительными глазами и быстрыми движениями, товарищ бургомистра, приплывший с ним на одном корабле. Хайнц вёл в ратуше всё делопроизводство, в помощники ему были приданы два свеаландца — Уве и Фредрик, но они не отличались ни умом, ни прилежанием. Хайнц с большей охотой взял бы вместо них одного смекалистого финна, прилежного в чистописании, но шведы таких близко к управлению городом не подпускали. Старший письмоводитель был доверенным лицом юстиц-бургомистра и немало способствовал расследованию нарушений закона, а также правильному составлению бумаг о них.
— Ведь мы её опознаём? — спросил фогт, хотя всё было загодя оговорено, однако же для порядка.