Выбрать главу

Тойво заделался в Ниеншанце своим парнем. Офицеры и солдаты не верили, что дурачок виновен. Признавали, что разок убить он бы мог, все могут, но творить изощрённые злодейства, было выше его возможностей. Выслеживать жертву, незаметно подбираться к ней, скрываться и оставаться неузнанным было слишком сложно для такого простака.

И все видели, что в нём нет зла. Тойво не был скрытным. Он никогда не отказывался поболтать и охотно сознавался во всяких грехах, которые выдумывали для него солдаты. Выше пояса полёт их мысли не поднимался.

Расспросив многажды и на разные лады, как не могли бы допросить губернаторские дознаватели, в гарнизоне пришли к выводу — невиновен.

В судебном поезде прибыли адвокаты. По совету Клауса Хайнца купец Саволайнен уговорился с одним. Не для того, чтобы вернуть домой глумного сына, от которого отец очень хотел избавиться, а потому что положение в обществе обязывало нанять защитника, чтобы другие финны не принялись судачить о Валттери, будто он скупой как швед.

Отстаивать интересы в суде потянулись к адвокатам и мекленбуржцы. Звенели монеты. Скрипели перья, разгорались прения и заканчивались далеко не в пользу истца, если он не догадывался нанять другого адвоката из той же команды. Защитники выступали, не покладая языков. Было в их братстве единодушие и чувство локтя. Знали, на что идут и работали на износ. От сессии до сессии юристы жили весело, а как сессия — так хоть вешайся.

Пока заседатели выездного суда, не относящиеся к городу, рассматривали тяжбы бюргеров и жителей окрестности Ниена, в застенках Ниеншанца трудились дознаватель и опытный палач, специально обученный причинению боли без смертельных увечий, которые могут привести к гибели допрашиваемого или неспособности его выступить на судебном процессе. Урпо из Кяккисалми был дилетантом-самоучкой и годился только для наказания солдат.

Тойво во всём сознался. Для этого на допросах неизменно присутствовал Карл-Фридер Грюббе, который был в курсе мелочей всех эпизодов убийств и умел вовремя задавать наводящие вопросы.

— Следствие вести — не кётбуллар кушать, — говорил он товарищу, когда по вечерам ратуша пустела и Клаус Хайнц заходил узнать, как идут дела.

— Надёжны ли его показания? Не изменит ли он их на суде?

— Дурак запуган. Он трепещет при одном моём виде, и даже на людях согласится со всем, что ему скажут, а я при этом кивну, — самодовольно заявил Грюббе. — Все обстоятельства указывают на него. Тойво жил рядом с Утой. Он её постоянно видел. Они были погодками. У них было время встречаться где угодно, в том же хмельнике.

— А если встрянут какие-нибудь случайные бюргеры с показаниями? — сомневался Хайнц. — Например, против Грит. Давай не будем закрывать глаза. К ней часто приходили по ночам, чтобы вынимать плод или предотвращать рождение младенца. Многие захотят донести на соседа.

— А кто укажет на Ингмара? Эти безумцы все обречены, и Линда-Ворона, и даже Безобразная Эльза рано или поздно придут к Висельному дереву. У Тойво были причины убить повитуху, если Грит умертвила их с Утой младенца. Он в этом сознался. Не уточнил только, за что её зарезал, но с моей помощью рассказал, как спрятал концы в воду.

— Что насчёт Малисона?

— Попытался убить его, испугавшись мести за семью.

— А семью за что?

— Глумной Тойво вожделел Айну Малисон и собрался вершить насилие, но она стала сопротивляться. За время службы фогтом в Нюрнберге я видел великое множество лихо заплетённых побуждений, которые двигали людьми, ведя их к краю бездны. Навести язык дурака на что-то похожее оказалось достаточно легко, не вызывая подозрений у дознавателя.

— Ты и про священника ухитрился обосновать?

Карл-Фридер Грюббе желчно хмыкнул.

— Отец Паисий заподозрил его и однажды предложил покаяться, после чего Тойво не замедлил подкараулить попа в храме ночью.

— Дурачок сумеет это подтвердить?

— Сорок марок серебра штрафа за каждое нераскрытое убийство, а их восемь вместе с плотником, — напомнил юстиц-бургомистр. — Мы должны отчитаться перед генерал-губернатором во что бы то ни стало, любой ценой.

— Цена головы Тойво, — признал Клаус Хайнц. — А я бы и пеннинга не дал за Глумного.

Я ОБВИНЯЮ!