— Васька? — ошарашено спросил он. — Покойник? Вы о чем?
— Да ты, как я посмотрю, рассудком повредился… — проговорила Филипьевна. — Еще бы…
Старуха хотела добавить что-то еще, но в этот момент на поляну выскочили люди. Впереди бежал Авдотьин с женой, за ними — неизменный Петрович с Петровной, следом за этой четверкой еще человек двадцать… Лучи фонариков хаотически метались по поляне, выхватывая то непривычно белое обнаженное тело Щуплова, то бесформенную груду, в которую превратился Громов, то беспомощно щурившегося и пытающегося прикрыться от света фонариков Пареева… И темные пятна на земле и на траве, происхождение которых не вызывало ни у кого сомнений…
Однако открывшаяся картина с двумя трупами, казалось бы, не произвела на чету Авдотьиных никакого впечатления.
— Аня! Где Аня?! — воскликнула Полина Васильевна, кидаясь к Филипьевне, словно только она могла открыть, где же их дочь. Всегда выдержанная и хладнокровная, учительница на этот раз была близка к истерике.
— Да вон она… На берегу, на камушке, — пробормотала растерявшаяся слегка от такого напора Филипьевна, указывая к череневшимся впереди водам карьера…
Аня так и сидела на том камне, напоминавшем кресло. Силы, казалось, совсем оставили ее, так же, как и сознание: она слышала и выстрелы и крики позади себя, но не попыталась ни бежать, ни хоть как-то укрыться, она просто сидела с открытыми глазами, но взгляд ее ничего не выражал. Не было и мыслей в голове.
Первый раз, когда Пареев выпустил в оборотня всю обойму, она пришла было в себя, но лишь на мгновение: вздрогнув, она попыталась обернуться и посмотреть, что же происходит там, за россыпью камней, которая отделяла ее от места разыгравшейся драмы. Но только попыталась: силы снова покинули ее, и девушка так и осталась сидеть с головой, слегка повернутой, что выглядело со стороны и странно, и неестественно.
Так и застали ее мать и отец.
— Анечка! — Полина Васильевна кинулась к дочери, но та никак не отреагировала на окрик.
Авдотьин тоже подбежал, но отчего-то боялся притронуться к девушке, ему вдруг показалось, что она рассыпется от малейшего прикосновения…
— Да что же ты стоишь, как пень?! — немедленно окликнула его жена. — Анечка, — продолжала она, присев на корточки перед дочерью, — что с тобой?
Анечка никак не реагировала, ее стеклянный взгляд по-прежнему был устремлен в никуда.
И вдруг Авдотьину пришла в голову мысль. Решительным движением он отстранил жену, сам наклонился над дочерью и, размахнувшись, влепил ей основательную пощечину. Неизвестно, что двигало им: отцу по-прежнему казалось, что прикосновение и… не будет больше у него дочери… Может, в какой-то момент ему просто захотелось приблизить неизбежное…
Но опасения его оказались напрасными, более того: пощечина — это было как раз то, что и надо было девушке в данной ситуации. Сначала она моргнула один раз, потом другой, потом вернула голову из полуповернутого в нормальное положение. А потом ее оживший взгляд упал на родителей, на их бледные, искаженные паникой лица…
— Мама, — неуверенно проговорила девушка. — Папа… А что вы тут делаете?
И после паузы добавила:
— А я-то что здесь делаю?
А на поляне Филипьевна держала ответ перед односельчанами. Как ни странно, при виде открывшейся страшной картины никто в толпе, состоявшей на одну треть из женщин, не стал биться в истерике. Даже женского визга почти не было: так получилось, что самые визгливые женщины остались в деревне, а из присутствовавших если кто и взвизгнул, то находившиеся здесь же мужики зацыкали, призывая к молчанию.
— Что с ним не то, я давно поняла, — начала Алевтина Филипповна. — Еще когда он принялся пол у себя мыть в четыре часа утра. Я ведь его не заставляла вообще уборку делать… А тут — по своей воле, да в такую рань… А как он на меня посмотрел, когда я его застукала… Будто не пол он мыл, а лез в мой потайной ящик с деньгами. И чувство у меня при этом какое-то странное было. Хотя об этом-то я как раз тогда и не помыслила. Ну, думаю, Сашенька, не так-то ты прост… А как узнала, что ночью с Антипом-то Андреевичем приключилось, тут и вовсе поняла, что совсем нечистые дела творятся у нас в деревне… А ведь зверства все эти начались, как этот Щуплов к нам в Ясино пожаловал…
— Что ж вы, тетя Алевтина, мне сразу-то не рассказали обо всем? — спросил Пареев. Полное отсутствие впечатлительности и нелюбовь к размышлениям в этот раз сыграли положительную роль: то, что другому стоило бы рассудка, прошло для Виктора далеко не так болезненно: он уже почти очухался и начинал чувствовать себя как представитель закона. Остатки того необъяснимого ужаса, что чувствовал он после встречи с оборотнем в доме Филипьевны, полностью исчезли после того, как последний был повержен. Теперь он задавал вопросы и чувствовал себя в своей стихии: