Часто, очень часто Николас рисовал себе, но что может быть похожа комната для рухляди, та область, которую так заботливо скрывали от юных глах, и относительно которой ни на какие вопросы никогда не отвечали. Комната превзошла его ожидания. Во-первых, она была громадной и тускло освещенной; одно большое окно, выходящее в запретный сад, было единственным источником освещения. Во-вторых, она была складом невобразимых сокровищ. Самозванная тетушка была одной из тех персон, которые думают, что вещи портятся, когда ими пользуются, и препоручают их пыли и сырости, чтобы таким способом дольше сохранить. Те части дома, которые Николас знал лучше всего, были весьма голые и безрадостные, здесь же находились чудесные вещи, радующие глаз. Прежде всего здесь был гобелен в раме, который очевидно должен был выполнять роль каминного экрана. Для Николаса это была живая, дышащая история; он присел на сверток индийской драпировки, под слоем пыли пылающей чудесной расцветкой, и впитал все подробности изображения на гобелене. Человек, одетый в костюм какого-то далекого периода, только что пронзил стрелой оленя; выстрел не мог быть трудным, потому что олень был всего лишь в одном-двух шагах от него; в густой чаще растений, на который намекала картинка, было нетрудно подкрасться к пасущемуся оленю, а два пятнистых пса, прыгнувший вперед, чтобы присоединиться к охоте, очевидно были натренированы идти по пятам, пока не вылетит стрела. Эта часть картинки была простой, хотя и интересной, но видит ли охотинк то, что видит Николас: что четыре скачущих волка пробираются через лес в его сторону? Неверное, их еще больше прячется за деревьями, и, в любом случае, сможет ли человек и две его собаки справиться с четырьмя волками, если они нападут? В колчане у человека осталось только две стрелы, а он может и промахнуться одной стрелой или обеими; все, что известно о его искусстве стрельбы, это только то, что он смог попасть в громадного оленя на смехотвероно коротком расстоянии. Николас провел много золотых минут, перебирая возможности сцены; он склонялся к мыли, что волков больше четырех, и что человек и его собаки зажаты в тесный угол.
Однако, здесь были и другие предметы восторга и восхищения, требующие его немедленного внимания: причудливо изогнутые подсвечники в форме змей и чайник, похожий на китайскую утку, из открытого клюва которой должен был изливаться чай. Каким скучным и бесформенным по сравнению казался чайник из детской! И был резной ящик сандалового дерева, плотно набитый ароматной ватой, а между слоями ваты лежали маленькие медные фигурки, быки с горбатыми шеями, павлины и тролли, восхитительные для зрения и осязания. Менее обещающей на первый взгляд казалась громадная квадратная книга в простом черном переплете; Николас бросил в нее взгляд, и, о счастье! она была полна цветными картинками птиц. И каких птиц! В саду и на тропинках, по которым его водили на прогулку, Николас встречал некоторых птиц, самыми большими из которых были редкие сороки или лесные голуби; здесь же были цапли и кормораны, коршуны и туканы, кривоклювые попугаи и хвостатые индюки, белые ибисы и золотые фазаны, целая портретная галерея невероятных созданий! И как раз тогда, когда он восхищался расцветкой мандаринской уточки и придумывал ей историю жизни, голос его тетушки, резко выкрикивающей его имя, донесся из сада. В ней зародились подозрения по поводу его длительного исчезновения и она пришла к заключению, что он перебрался через стену позади тента над порослью лилий; теперь она занималась энергичными и весьма безнадежными поисками его среди артишоков и кустов малины.
— Николас! Николас! — вопила она, — Выходи отсюда немедленно. Не пытайся прятаться, я все время тебя вижу!
Наверное впервые за двадцать лет в комнате для рухляди кто-то улыбнулся.