Олени на первом отроге Тыбги
Дальше началась грустная история. Борис Артамонович сказал, что ему приказано добыть такого олененка для музея заповедника, и взял его с собой. До кордона было еще не близко, и мы по очереди несли детеныша. Глядя на него, невозможно было думать о том, чтобы превратить его в чучело. Я вообще терпеть не могу звериных чучел. Особенно неприятны так называемые биогруппы, когда из чучел и макета участка той местности, в которой живут звери, создается композиция, и ей часто стремятся придать динамический характер. Трудно представить себе что-либо более мертвое. Не хочу никому навязывать свое отношение, поскольку люди часто проявляют большой интерес к таким экспонатам (и есть отличные мастера-таксидермисты, выполняющие эту сложную работу), но сам переменить его не могу.
Олененок
Нести олененка было неудобно, и мы попробовали пустить его, чтобы он шел самостоятельно. И он пошел за нами, покачиваясь на своих длинных ногах, на которых держался еще не слишком твердо, приоткрыв рот и высунув язык. Так, временами останавливаясь для отдыха, мы дошли до кордона. Собрались люди посмотреть на олененка. Детеныш был настолько красив и трогателен, что никто не мог даже думать о том, для чего его взяли, особенно после того, как его накормили молоком. Олененка через несколько дней доставили в поселок Гузерипль, где тогда находилось управление заповедника и музей. Но и там было то же самое. В конце концов он остался на попечении одной молодой женщины, имевшей двоих маленьких детей-близнецов. Эта тройка сопровождала ее всюду. Куда бы она ни шла, за нею семенили двое малышей, а за ними, вышагивая длинными ногами, шел олененок. Так прожил он до осени, став совсем большим. А осенью олененок забрался в чей-то огород, за что был жестоко избит владельцами. После этого его пришлось прикончить, а шкура детеныша все же попала в музей, хотя он был уже совсем не в том возрасте, который был нужен. С тех пор я с особой грустью смотрю на музеи в заповедниках.
Осенью 1953 года вдвоем с наблюдателем охраны заповедника я ходил на учет оленей. Учитывали ревущих взрослых самцов, после чего сотрудники, пользуясь разработанными коэффициентами, вычисляли общее количество оленей в заповеднике. Каждой паре учетчиков давали маршрут, на нем были намечены пункты, где надо было ночевать и «прослушивать» утром и вечером прилегающие участки, подсчитывая ревущих оленей и нанося на схему места их рева. Нам досталась гора Пшекиш, имеющая крутые склоны, но очень пологую вершину, представляющую покрытое роскошными лугами волнистое нагорье. Мы отправились в путь втроем: у моего спутника была ослица, на которую мы навьючили наш груз — запас продуктов и посуду. Это животное значительно облегчило нам ходьбу, требуя минимум хлопот. Отпуская пастись, его не надо было ни путать, ни привязывать. Больше всего оно боялось отстать от нас, и при переходах мы только привязывали вьюки и шли к следующему участку, а ослица старательно следовала за нами, неся наш груз. На стоянках она тоже все время держалась около нас. Утром, когда мы просыпались, наша спутница обычно стояла над нами и задумчиво жевала какую-нибудь веточку. Единственной нашей заботой было так разместить мешки с продуктами, чтобы она не могла проверить их содержимое. Однажды у геологов осел залез в палатку и съел килограмм свиного сала.
Участки, на которых мы проводили учет, располагались у верхней границы леса, в поясе так называемого березового криволесья. Эти своеобразные березняки выросли под ежегодным напором мощного снегового покрова. Все стволы были выгнуты в одну сторону, как будто деревья исполняли какой-то причудливый танец.
Особенно запомнился мне участок в верховьях балки Торговой. Здесь мы, не сходя с места, слышали 15 оленей. Рев не прекращался всю ночь. Один могучий самец ревел, казалось, совсем близко. Утром, на рассвете, я вышел на бугорок с биноклем и пытался его высмотреть. Долго мне это не удавалось, и, наконец, я понял почему. Расстояние в горах чрезвычайно обманчиво, и, не имея достаточного опыта, я ожидал, что легко рассмотрю зверя в шестикратный бинокль. Когда же я увидел оленя, я был поражен, что с этим вооружением я едва-едва его различал. Видно было, что у него мощные рога, но нечего было и думать подсчитать на них отростки. Зверь лежал в зарослях кавказского рододендрона на противоположном склоне балки и ревел, не вставая. Стоило закрыть глаза, и казалось, что его бас звучит совсем рядом. Затем олень поднялся, продолжая реветь, медленно спустился к ручью, двинулся по его руслу вниз и вскоре скрылся. Наступило затишье.