Однако все эти закономерности и тенденции «работали» только тогда, когда зверьки в убежищах были недоступны для охотящегося хищника — совы. Несколько раз случай «помогал» нам поставить эксперимент иного рода: в дом из окружающего леса забирались ласки — хищники, от которых грызуны не могли укрыться нигде. И результат этих «экспериментов» был простой: ласки в самое короткое время уничтожали всех без исключения зверьков: и хорошо и плохо освоивших территорию, и доминантов, и подчиненных. Любые системы имеют определенные границы функционирования, в пределах которых возможна хотя бы относительная их устойчивость, и выход за такие границы может повести к быстрому разрушению этих систем; система «хищники — жертвы» тут не исключение.
Ласка с добычей
Но результаты наших опытов позволяют говорить не только о том, что совы при охоте выбирали зверьков в зависимости от индивидуальных особенностей их поведения. Взаимосвязь хищников и их жертв была «двусторонней», и сами зверьки при наличии опасности часто значительно видоизменяли свое поведение.
Такая «перестройка» затрагивала прежде всего уровень активности и характер их пребывания вне убежищ. Когда зверькам опасность не грозила, большинство из них проводили много времени вне убежищ, кормились на открытых местах или же просто бегали по комнате. После запуска в комнату совы поведение зверьков (особенно тех, которых совам не удавалось ловить во время предшествовавших опытов) резко менялось. Едва сова появлялась в комнате и делала, прежде чем усесться на «наблюдательный пост», один-два круга по комнате (а полет совы, несмотря на мягкость ее оперения, был в комнате слышен все же достаточно хорошо), зверьков словно ветром сдувало с открытых мест: они стремительно укрывались в ближайших гнездах и подолгу не выходили из них. Изменялся и характер кормежки зверьков. Если в норме они поедали корм там, где находили его, то в присутствии совы зверьки обычно поступали иначе: сначала они затаскивали корм в укрытия и уже там поедали его. Одна из полевок хотела затащить в гнездо лист одуванчика, лежавший примерно в метре от этого гнезда. Сначала она выскакивала из гнезда, пробегала сантиметров 20–30 по направлению к листу, но, не добежав, разворачивалась и стремительно возвращалась. Так повторилось раза 3–4. Затем пробежки стали длиннее, и при 15-м выходе полевка добежала до листика. Но и в этот раз она не взяла его и вернулась в гнездо «с пустыми руками». Такой маневр она повторила еще 3 раза, и только при 19-м выходе из убежища она схватила заветный листик и скрылась с ним в убежище. Конечно, такую картину мы наблюдали не каждый раз, но поведение зверьков в те дни, кода мы пускали в комнату сов, всегда было крайне осторожным.
Охота сов приводила не только к изменениям особенностей индивидуального поведения остававшихся в живых зверьков: уровня их активности, характера передвижений по помещению, кормления и других; менялся и характер отношений таких зверьков между собой, причем у мышей и полевок такие изменения оказались неодинаковыми. Рыжие полевки по сравнению с лесными мышами больше «индивидуалисты». В тех случаях, когда им не грозит опасность, они обычно не образуют групп, совместно использующих одни и те же убежища; каждая полевка стремится занять отдельное гнездо. Особенно сильны подобные тенденции у рыжих полевок при освоении новой территории, когда использование гнезд у них строго индивидуально и они наиболее агрессивны друг к другу.
При грозящей со стороны сов опасности картина взаимоотношений полевок менялась. Отчасти это было следствием уже упомянутых изменений поведения отдельных особей. Поскольку уровень активности зверьков снижался, то и контактировали друг с другом они намного меньше. Но и сами контакты становились иными: заметно снижалась взаимная агрессивность, и зверьки, нетерпимые друг к другу в обычной ситуации, иногда вместе укрывались от опасности в одном гнезде.