— Рада от меня избавиться? — спросил я.
— Перестань. — Ишбель склонилась мне на плечо, и это тоже было нечестно. — У тебя голова на месте. Присмотри там за моим братцем.
Голова Тима покоилась на коленях у Джейн из «Матроса». В ответ на предложение мне присмотреть за ним он презрительно фыркнул. Я обнял Ишбель за талию, и она не убрала мою руку.
— Этот дракон — просто большой крокодил. Мы будем охотиться на крокодила, вот и все.
— Знаю, — с улыбкой произнесла моя подруга, лениво прикрыв сонные глаза. — Может, его там вообще нет.
Тим заснул. Джейн из «Матроса», вся в белом и платье, и туфли, чему-то улыбалась, мурлыча себе под нос песенку, которую я впервые услышал от Ишбель много лет назад на углу Барода-стрит, где вкусно пахло травами и пряностями. Начинался дождь, на мостовой виднелись темные лужи, женщины и матросы в синих куртках умилялись при виде поющей малышки, а миссис Линвер стояла рядом с корзиной большегрудых русалок. Накрашенная Ишбель пела «Русалку», расчесывая себе волосы воображаемой щеткой, любуясь своим отражением в воображаемом зеркале. А при словах «Трижды скрутило наш славный корабль, трижды скрутило…» она три раза повернулась вокруг своей оси и грациозно упала в облаке нижних юбок прямо на мостовую; руки ее плавно колыхались, точно водоросли в морской воде.
День рождения у близнецов был первого августа.
На десятый день рождения я подарил Ишбель морскую раковину. Она едва удостоила ее взглядом.
На одиннадцатый я подарил ей кинеограф. Она рассмеялась — раз или два, — перелистывая страницы с картинками под стук дождя по брезентовому навесу.
На двенадцатый я ничего не стал ей дарить и поклялся больше не ломать себе голову над подарками.
На тринадцатый я подарил ей апельсин.
На четырнадцатый я подарил ей пестрого мышонка. Она назвала его Джестером, и он бегал у нее по переднику.
На пятнадцатый я подарил ей золотое кольцо, которое стащил у пьяного матроса в кабаке.
Джестер умер.
На шестнадцатый день рождения я подарил Ишбель необычную, очень красивую крысу. Она полюбила зверька и назвала его Фаунтлерой. Когда Ишбель прогуливалась по улице, Фаунтлерой выглядывал у нее из капюшона. Он был белоснежный, с блестящими розовыми глазками, и любил музыку. Когда она пришла попрощаться со мной, Фаунтлерой был при ней.
Хоть убей, не могу вспомнить следующую строчку.
Я видел странные места, и они видели меня, наблюдая за мной спокойным, оценивающим взглядом…
За два дня до отплытия я стоял в комнате с молчаливыми птицами — меня снова и снова тянуло сюда — и почувствовал, что за мной кто-то наблюдает.
— Просто пришла сказать «до свидания».
— Разве ты не придешь нас проводить на причал?
— Приду, но ведь там будет куча народу.
Я встал на колени, поцеловал ее сильные маленькие ладони с обкусанными ногтями, заплакал и сказал, что люблю ее. На самом деле — нет, ничего такого я не сделал.
Издал удивленный возглас, и все.
— У меня всего минута, — сказала она.
— Работа?
Мама ждет.
— Ясно.
— Странно будет без вас обоих.
— Самой небось хочется уплыть? — со смехом спросил я.
— Китобойные суда воняют. Она скорчила гримасу.
Мы оба вели себя глупо. «А ведь это может быть наш последний раз», — подумал я, обхватил ее руками и притянул поближе.
— Ненавижу вас обоих за то, что вы уходите, — сказала она с неожиданными слезами в голосе.
Когда я поцеловал ее в губы, она ответила на поцелуй. Сладкие минуты тянулись до тех пор, пока она не отстранилась и не сказала, что ей пора, а потом взяла меня за руку и вытащила на улицу. Пока я провожал ее до калитки, голова у меня кружилась. Во дворе Кобб методично собирал навоз. Львица миролюбиво обгладывала шмат мяса, удерживая его передними лапами и нежно облизывая, прикрыв при этом глаза.
— Ты ведь за ним присмотришь? — с надеждой спросила Ишбель. — Он совсем не такой, каким пытается казаться, — сам знаешь.
— Я тоже.
— Папа даже руку ему отказался пожать. Тим плакал. Не говори ему, что я рассказала.
— Конечно не скажу.
Мы стояли, улыбались и были немного похожи на слабоумных.