Из темноты выплыла группа людей — экипажи самолетов.
Старинов и его собеседники поднялись с травы.
— Советую, Алексей, вам с Антоном лететь в разных машинах, а комиссар пусть сам решит, с кем полетит. Ну, будем прощаться.
Тяжело снаряженные, десантники медленно поднимались по стремянкам и исчезали в темных утробах самолетов. Только сапоги гремели по металлическому полу. Еще несколько минут — и взревели моторы. Переваливаясь с боку на бок, самолеты вырулили на полосу и, получив разрешение, понеслись вперед.
В салоне самолета засветились синие лампочки. Егоров осмотрелся. В мертвенном свете вырисовывались горбатые фигуры десантников: за спиною у каждого парашют, впереди закреплены вещевые мешки, да еще личное оружие. У Наташи Сохань — санитарная сумка, а у радистов — «Северок» с питанием.
Егоров сидел возле двери, прислонившись затылком к холодной стенке. Ему положено первому прыгать. Напротив него — Григорий Мыльников, комиссар. Решил лететь в одном самолете с командиром. Он держал в руках свою неизменную кубанку и о чем-то переговаривался с Василием Мельниченко. В уголке, рядом с дверкой в кабину летчиков, притулились и воркуют Николаевы. Справа от Егорова — Йозеф Подгора, проводник и переводчик, широколицый словак с тяжелыми руками мастерового. За ним — Павел Строганов и радисты. Ближе к кабине чуть угадывается белое лицо Ваштика. Наверху, под куполом турельной установки, сидит сержант — башенный стрелок. В корме, возле бортовых пулеметов, никого нет. Надоедливо и громко зудят за тонкой дюралевой стенкой моторы, стенка вибрирует. От этого под кожу забираются мурашки.
Передернув плечами и стряхнув это неприятное ощущение, Егоров обвел взглядом дремавших десантников.
— Чтой-то, братцы, приуныли? — прокричал он каким-то неестественным голосом.
— Не в наших правилах унывать, — в тон ему прогудел Мельниченко.
— Так, может, песню споем? — предложил командир и, перекрывая гул моторов, запел могучим басом:
Несколько голосов подхватили песню. На какое-то время она заглушила даже монотонное гудение моторов. Башенный стрелок весело смотрел сверху на поющих пассажиров. Но вот из пилотской кабины в салон вышел бортмеханик.
— Подходим к линии фронта, — проговорил он прямо в ухо Алексею.
Тот передал весть другим. Насторожились ребята. Кое-кто машинально поправил лямки парашюта. Все застыли в ожидании, прислушиваясь, что делается снаружи. Но оттуда все так же доносился монотонный рев двигателей. Прошла минута, другая… десятая — разрывов не слышно. Самолет по-прежнему без помех несся в ночной темноте.
— Можно считать, что все позади? — обратился Егоров к механику, который так и не оставлял салона.
— Может, и так. Проспали фрицы. — Он усмехнулся и ушел в кабину.
Все облегченно вздохнули и заерзали на скамьях, устраиваясь поудобнее.
Прошло полчаса. Бортмеханик снова появился в салоне и показал вниз.
— Словакия. Рудные горы.
Десантники прильнули к иллюминаторам, но, кроме беззаботного месяца, ничего не было видно. Внизу сплошной темный ковер.
— Алеша, это наши горы, словацкие горы, родная моя земля! — Подгора возбужденно схватил Егорова за плечо.
— Над домом летишь, Йозеф! — обнял Подгору Алексей.
Если приглядеться, можно было внизу угадать очертания гор, густо покрытых лесом. Над ними неподвижно висел месяц, светясь холодным медным блеском. Еще натужнее загудели моторы — самолет начал набирать высоту, чтобы перепрыгнуть хребет. Слева, освещенные зыбким светом, почти вровень с самолетом прорисовывались скалистые хребты.
— Дюмбьер, — прокричал бортмеханик.
Самолет вошел в облака. Месяц пропал. Началась сильная болтанка. Стало закладывать уши — самолет пошел на снижение.
— Пойду выясню, — прокричал бортмеханик. — Скоро район десантирования. Ищите сигнальные огни — три костра.
Он ушел в пилотскую кабину. Теперь все — пилоты в кабине самолета, штурман, башенный стрелок, которому было видно лучше других, партизаны — внимательно смотрели вниз, искали условные огни. Самолет делал круг. Башнер заметил огни и стал пальцем показывать десантникам.