Всю следующую ночь Госю опять играл на виолончели, а когда к рассвету задремал от усталости над своими нотами, кто-то опять постучал в дверь. Стук был едва слышен, но Госю сразу уловил его, так как к нему теперь стучались каждую ночь, и крикнул: «Входи!».
В дверную щель вошла мышь, за ней — малюсенький мышонок, они быстро просеменили к Госю. Мышонок был не больше ластика, и, поглядев на него, Госю не смог сдержать смеха. А мать-мышь, не понимая, отчего он смеется, оглянулась по сторонам, потом подошла к Госю, положила перед ним зеленый каштан, почтительно поклонилась и сказала:
— Сэнсэй, ребеночек мой очень болен, почти при смерти. Спасите его, пожалуйста.
— Но я же не врач! — воскликнул Госю, растерявшись.
Мать-мышь, потупив голову, помолчала несколько секунд, а затем решительно сказала:
— Неправда это, сэнсэй! Ведь вы каждый день так здорово лечите всех больных!
— Ничего не понимаю!
— Ведь благодаря вам вылечились бабуля-зайчиха, барсук… Вы вылечили даже злую совку, а моего маленького не хотите пожалеть. Вот горе-то!
— Это какое-то недоразумение! Я никогда не лечил совок. Правда, вчера ночью у меня был барсучонок, и мы с ним играли дуэтом.
Госю смущенно посмотрел на мышонка и улыбнулся. Мать-мышь горько заплакала.
— О-о-о, почему ребенок мой не заболел раньше! Еще недавно здесь такой грохот стоял, а стоило моему ребенку заболеть, все стихло. И играть вы больше не хотите, как я ни умоляю. Бедное мое дитя!
Госю удивленно воскликнул:
— Что ты говоришь?! Когда я играю на виолончели, от болезни излечиваются зайцы, совки… так, что ли?
Мышь, потирая глаза лапкой, сказала:
— Да, если болеют звери, живущие по соседству, то они приходят сюда, сидят под полом вашего дома и лечатся.
— И что, помогает?
— Да, кровь во всем теле начинает бежать быстрей, больному становится лучше — замечательное состояние! Кто-то прямо здесь выздоравливает, кто чуть позже, когда до дома доходит.
— Так-так… значит, когда гремит моя виолончель, вам легче, как от лечебного массажа. Все ясно! Тогда сыграю.
Госю со скрипом настроил инструмент, осторожно двумя пальцами подхватил мышонка и засунул его в корпус виолончели.
— Я буду с ним! Это разрешено в любой больнице! — крикнула мать-мышь и, будто обезумев, бросилась к виолончели.
— Ты тоже хочешь внутрь?
Виолончелист хотел положить в виолончель и мать-мышиху, но она засунула внутрь только голову.
Перебирая лапками, она крикнула мышонку:
— Ты в порядке? Ты упал нормально? Ты правильно поставил ноги, как я тебя учила?
— Да. Нормально упал, — тонким-тонким голоском пропищал изнутри мышонок.
— Ну, все будет хорошо, только не плачь.
Госю положил мать-мышь на пол, затем взял смычок и начал громко играть какую-то рапсодию. А мать-мышь с беспокойством слушала, как играет Госю, и, наконец, не вытерпев, сказала:
— Хватит! Выпустите его, пожалуйста!
— Как?! Это все?
Госю наклонил виолончель, подложил руку под отверстие, а вскоре выполз мышонок. Госю молча спустил его на пол. Мышонок, крепко закрыв глаза, дрожал всем телом.
— Ну, как? Как ты себя чувствуешь? Лучше?
Не ответив, мышонок еще некоторое время дрожал, не открывая глаз, а затем открыл их и кинулся наутек.
— Ах, выздоровел! Благодарю вас, благодарю вас!
Мать-мышь тоже побежала было следом, но потом подошла к Госю и поклонилась ему.
— Благодарю вас! Благодарю вас! — повторила она еще раз десять подряд.
Госю стало их жалко, и он спросил:
— Кстати, вы едите хлеб?
А мышь испуганно оглянулась по сторонам и ответила:
— Нет, нет. Хоть и знаем, что хлебушек сделан из пшеничной муки. Как ее замесят, да испекут, такой, говорят, он мягонький и вкусненький получается. Но мы ни за что не забрались бы в ваш шкаф. Тем более что мы вам так обязаны…
— Я не об этом. Просто спросил, едите ли вы хлеб. Значит, едите. Подожди. Сейчас дам хлеба больному ребенку.
Госю положил свою виолончель на пол, отломил ломоть хлеба, лежавшего в шкафу, и положил его перед мышью.
Мышь чуть с ума не сошла, стала плакать и смеяться, затем поклонилась, бережно схватила зубами ломоть хлеба и выбежала из дома, пропустив мышонка вперед.
— Уф! Как устаешь от общения с мышами.
Госю свалился на кровать и сразу же заснул крепким сном.
Прошло пять дней. А на шестой день вечером музыканты оркестра «Венера» уходили со сцены дома культуры с пылающими от румянца лицами. Шестая симфония была исполнена на ура. В зале еще гремели бурные аплодисменты. Дирижер, сунув руки в карманы, медленно ходил за кулисами, будто ему не было никакого дела до аплодисментов, но на самом деле он был очень доволен. Одни музыканты доставали сигареты и закуривали, чиркая спичками, другие убирали инструменты в футляры.
В зале по-прежнему гремели овации. Они становились все громче и громче, превратившись в такой ужасающий грохот, который, кажется, невозможно произвести ладонями. За кулисы зашел конферансье с большой белой лентой на груди и сказал:
— Публика вызывает на бис. Не могли бы вы сыграть какую-нибудь коротенькую вещицу? Что-нибудь?
Дирижер резко ответил:
— Нет! После такого крупного произведения мы не можем сыграть «что-нибудь».
— Тогда прошу вас, господин дирижер, выйти на сцену и сказать хоть несколько слов.
— Не могу. Госю, выступи ты, сыграй что-нибудь.
— Я? — ошеломленно произнес Госю.
— Да, ты. Ты, — сказала первая скрипка, подняв голову.
— Ну, давай, ступай, — повторил дирижер.
Музыканты чуть ли не силой принудили Госю взять виолончель и вытолкнули на сцену. Когда он, крайне смущенный, вышел с дырявой виолончелью, слушатели еще громче зааплодировали, обрадовавшись, что сейчас им сыграют на бис. Кто-то в зале даже крикнул: «Ура!»
«Как можно так издеваться над человеком. Ну, что же… Сыграю им «Охоту на тигров в Индии» — решил Госю, успокоившись, и вышел на середину сцены.
Он стал играть «Охоту на тигров в Индии», словно разъяренный слон, так же грозно, как в тот вечер, когда к нему пришел кот. Публика замерла, обратившись в слух. А Госю играл и играл. Он сыграл музыкальную фразу, на которой у бедного кота из глаз полетели искры. А затем сыграл фразу, во время которой кот несколько раз ударился о дверь.
Доиграв, Госю без оглядки убежал со сцены, так же, как тот кот. За кулисами дирижер и остальные музыканты сидели тихо, не моргая, будто только что спаслись от стихийного бедствия. Госю, решив, что все пропало, поспешно прошел мимо, шлепнулся на скамью и положил нога на ногу.
Музыканты разом повернулись к Госю и посмотрели на него. На их лицах не было видно ни тени насмешки.
«Какой странный вечер!» — подумал Госю.
Дирижер встал и сказал:
— Госю, ты молодец! Простой пьеской привлек столько внимания. Как у тебя получилось настолько продвинуться за какую-то неделю? Десять дней назад ты был просто ребенком, а сейчас — настоящий боец! Видишь, стоит как следует постараться, и все получится.
Музыканты тоже встали, подошли к Госю и сказали ему: «Молодец!»
— Здоровый он парень. Обычный человек просто умер бы, если б столько репетировал, — сказал дирижер себе под нос.
Поздно вечером Госю вернулся домой. Он жадно выпил воды, открыл окно и, глядя в небо, куда улетела кукушка, сказал:
— Кукушка, извини меня! Я вовсе не сердился на тебя тогда.
This book has been selected by the Japanese Literature Publishing Project (JLPP) which is run by the Japanese Literature Publishing and Promotion Center (J-Lit Center) on behalf of the Agency for Cultural Affairs of Japan
Издательство благодарит Галину Борисовну Дуткину за неоценимую помощь в работе над этой книгой