Батенков как-то очень предусмотрительно запер приемную когда мы ее покинули, и были шансы, что тушку "Астронома" найдут не сразу. Нам бы только до Калуги добраться — а уж на Новороссийской линии нас точно не догонят…
Два с небольшим часа пути до Калуги лично мне показались минимум десятью — но вот, наконец, колеса простучали по стрелкам перехода — и поезд помчался на юг. Диспетчера, предупрежденные по телефону — который, как оказалось, еще работал — попросту убрали все поезда с моего пути: вероятно, решили что начальник ЧК спешит куда-то. Топливные танки локомотива полны, рельсы испоганить "верные ленинцы" еще не успели, так что часов десять — и я покину, наконец, гостеприимные берега когда-то нормальной страны. А утром "Дельфин" будет уже в Средиземном море…
Скорость за сто двадцать — это, по нынешним временам, очень много для поезда. Однако электричество по телеграфным проводам течет гораздо быстрее. Нас встретили на рассвете где-то на полпути от Сталинграда к Элисте. Без затей встретили, снарядом в локомотив. Правда, поезд с рельсов не сошел, а аппарель в гараже выбрасывалась меньше чем за минуту. Поэтому когда из-за холма показалась толпа кавалеристов, Батенков лишь усмехнулся.
Напрасно: кавалеристов быстро обогнала четверка более солидных преследователей. Усмешка судьбы — за мной гнались те самые пушечные броневики, над которыми всего несколько лет назад мы с Лихачевым так тщательно работали. Дизель в четыреста сил, запас хода в восемьсот километров, проходимость почти как у танка… на "козлике" — даже и бронированном — по степи шансов убежать почти не было.
Хорошо еще, что пушки не стреляли. Может, был приказ "брать живьем", но скорее просто снаряды не погрузили — потому что из пулеметов эти ребята стреляли. Мазали, конечно, чаще всего — но все равно заднее стекло стало почти непрозрачным после нескольких попаданий. Я даже решил "жестко ответить", но пока я добирался до ручек управления пулеметом на крыше, колесо попало в какую-то сусликовую нору, и меня сильно приложило головой об эту самую крышу. Алюминиевую, но по твердости не уступающую…
Минут через двадцать гонки (которую преследователь потихоньку все же выигрывали), Даница, пошептавшись о чем-то с сидевшим за рулем мужем, вынесла "окончательный вердикт":
— Кавалерия отстала, а у этих зрение плохое. Машину они видят, но не больше… так что в ближайшей подходящей балке мы вас выбросим, а их уведем верст на тридцать-пятьдесят… ну, насколько получится. И не спорьте! надевайте куртку эту маскировочную, прячьтесь в каких-нибудь кустах, камышах. А мы за вами попозже придем. Обязательно придем!
Я и не спорил — после удара о крышу вообще мало что соображал. Поэтому когда меня просто выкинули в какую-то промоину, слегка обросшую чахлыми кустами, я в нее равнодушно вкатился. А куда умчался "лимузин" и проследовали за ним броневики, уже не увидел…
Старый калмык, в чьей юрте я отлеживался, был… ну, не очень-то и старым, даже по нынешним меркам. Пятьдесят с небольшим — а то что выглядел лет на сто, так это жизнь такая. Тяжелая: не жизнь даже, а непрерывная борьба за выживание. Потому-то он, еще и пятидесяти не достигнув, получил… не знаю, не звание, не титул… что-то вроде уважительного обращения "баал" — что означает всего лишь "старейший в роду". Это я узнал где-то через месяц, подучив калмыцкий язык. Не то, чтобы мне новый языковый скилл очень нужен, но делать-то абсолютно нечего!
Уйти я не мог, потому что после удара головой об алюминиевую крышу машины она (голова то есть) начинала кружиться уже через пару десятков шагов. Сколько нужно пройти чтобы вообще сознание потерять, я не знаю — даже проверять не хотелось, потому что тошнота наступала еще раньше. Так что большую часть времени я просто валялся на кошме или сидел, развалившись на каких-то свертках с разным "зимним" барахлом — и разговаривал, разговаривал… Байгал — так звали калмыка — в основном занимался тем же самым. Иногда — поскольку с головой у него было чуть получше, чем у меня — он варил незамысловатую еду, мы ее съедали — и снова говорили. По-русски Байгал говорил довольно неплохо, только слов знал все же немного и ему их часто не хватало, так что потихоньку мы в разговорах стали переходить на калмыцкий. Точнее, на странный микс из двух языков, где русские слова вплетались в калмыцкую по стилю речь или калмыцкие слова в русскую — но нас обоих это вполне удовлетворяло. И через пару месяцев столь удивительного общения я осознал, что почти полностью понимаю о чем Байгал говорит с внуком — хотя сам по-калмыцки размовлял столь качественно, что приезжающая время от времени внучка буквально каталась со смеху, слушая мои речи…