Степан Разин (он же конь) ощупывал в это время свои грязные и мокрые, постепенно твердеющие штанины.
На другой день Петька явился в школу с перебинтованной рукой, Ванька — с подбитым глазом, а Стёпка — простуженно хлюпая носом и прихрамывая.
— Вы прямо как после побоища, — усмехнулся их виду вошедший в класс учитель истории. — А мы как раз разбирали вчера без вас эпоху Александра Невского и говорили о Ледовом побоище. Ну, значит, вам троим и отвечать.
ЖИВОПИСЦЫ
Когда мы с моим другом Барчиком — Серёжкой Барчаниновым — учились в пятом классе, мы соперничали между собой в умении рисовать. Серёжка лучше меня работал красками, по всем правилам (отец у него художник), и кисточки у него были замечательные — горностаевые, колонковые; и ещё имелись краски в тридцать шесть цветов и оттенков, восхитительно пахнувшие. Зато у меня точнее выходил карандашный рисунок. Предметы в моём изображении получались такими объёмными, что хотелось протянуть руку и потрогать их.
На уроках рисования учитель, бывало, демонстрировал наши рисунки всему классу, подробно разбирая достоинства и слабые стороны каждого.
— Главное же, — сказал он однажды, — в этих рисунках присутствует то, что мы называем чувством и без чего нет настоящего художника.
Иногда он пускал наши произведения по рядам, и все головы по очереди поворачивались к нам с Барчиком. Это были особенно волнующие минуты, потому что неизбежно рисунки добирались до Наташки. И Наташка тоже оглядывалась, как будто желая убедиться, что мы с Барчиком всё те же, живые и улыбающиеся, а не висим в солидных рамах где-нибудь на стене.
Когда нам задавали рисовать на вольную тему, я выбирал такой сюжет, какой мог бы, на мой взгляд, понравиться Наташке. Как-то раз я увидел у неё открытку-календарик с изображением грибов. Я стал рисовать грибы. В основном это были белые, как на том календарике. У меня они выглядывали из травы, иной раз с прилипшим к шляпке сухим листом, или лежали, срезанные, чуть повёрнутые изнанкой, с аппетитными овальными выемками, оставленными слизняками, или наполняли горкой плетёную корзину (тут уже были разные сорта).
Многие в классе просили меня нарисовать грибы для них, по заказу. И был счастливый день, когда и Наташка попросила сделать ей такую «грибную картинку».
Правда, не все признавали наши с Барчиком художественные достижения. Колька Оседловский, например, утверждал, что его рисунки не хуже наших, просто не всем дано понять абстрактное искусство. Но, если случалось, что урок рисования по какой-то причине отменяли, абстракционист Колька радовался, что можно ничего не делать, а мне весь школьный день казался пустым и скучным.
Но однажды всё переменилось. Нашего учителя рисования забрали на военные сборы. А вместо него появилась Елена Ивановна.
— Сегодня мы будем учиться рисовать лист клёна, — объявила она на первом своём уроке. И показала всему классу приколотый к бумаге, словно распятый, жёлто-бардовый кленовый лист.
Мы с Барчиком, как всегда, рьяно взялись за дело. Я изобразил лист лежащим на шляпке гриба, оставляющим на её краях замысловатую тень, с каплей росы в серёдке. Потом добавил паутинную нить и несколько хвоинок. Мой друг, я видел, рисовал лист, летящий в голубом воздухе, чуть свернувшийся, так что сразу чувствовалось, какой он сухой и лёгкий.
Учительница прошлась между рядами и собрала все рисунки в стопку. И унесла… Без всякого обсуждения. Но ещё больше все изумились, когда на следующем уроке она раздала работы и обнаружилось, что у Серёжки стоит «четыре», а у меня — «четыре с минусом»…
— Мы учимся изображать лист. Форму листа. А у вас какие-то фантазии, — сердито ответила Елена Ивановна на вопрос, за что снижены оценки.
Вслед за кленовым листом пошли бесконечные узоры. На каждом уроке — узор. С бумажкой-образцом в руке Елена Ивановна выводила узор мелом на доске, а весь класс срисовывал. Узоры эти напоминали мне ковры или завитушки обоев, а один был точь-в-точь как на этикетке маминого крема.
Я терпеть не мог узоры. Разве это живопись? И Барчик их недолюбливал. Но всё же мы старались. Серёжка не жалел красок. Я делал извивы линий такими причудливыми, что им позавидовал бы среднеазиатский минарет. И что? За первый же узор мы получили по «тройке».
— Надо рисовать, как на доске, — было сказано нам. — Всё у вас, не как у других.