Георгий Георгиевич был из тех людей, которых партия еще в двадцатые годы выдвинула с производства на руководящую работу. Он вдруг стал директором завода, на котором долго работал токарем-лекальщиком. С тех пор прошло много лет. Немчинов успел сменить несколько заводов, окончить Промышленную академию. Одно время работал управляющим крупным трестом, но скоро вернулся к производству.
В его служебном кабинете висела большая фотография группы хозяйственников во главе с Серго Орджоникидзе. Сверху рукой покойного наркома была сделана дарственная надпись. Групповой портрет этот относился к тридцатому году, когда Немчинов работал в Донбассе, и он очень дорожил им. В свободные минуты Георгий Георгиевич любил рассказать о своих встречах с Серго Орджоникидзе.
Немчинов все ходил по комнате.
Фомичев подумал, что ехал он сюда с тревожным чувством, а теперь все прошло. Георгий Георгиевич спокоен, значит верит, что они поправят дела. Это и понятно: у него огромный опыт директорской работы, очевидно бывали такие положения. Ведь ни слова упрека, выговора. Большая выдержка.
Немчинов остановился и спросил:
— С рудой все в порядке?
— На горняков не могу жаловаться. План они выдерживают. Правда, богатыми рудами они нас не баловали.
— И не надо баловать. У нас и так потери велики. Если говорить начистоту, то меня тревожит план будущего месяца. Задания-то нам повышаются.
С террасы донеслись оживленные голоса, потом звонкий ребячий смех. Что-то громко крикнула Марина Николаевна, и тотчас раздался топот ног. Фомичев прислушался, вздохнул и спросил:
— В чем же наши просчеты, Георгий Георгиевич?
— А вот я вам сейчас объясню. — И Немчинов быстрее зашагал по комнате. — Надеялись без особых усилий выполнить план и собственные обязательства. Все сначала шло хорошо, напряжения уж очень особого не было. Думали, что, мол, полегонечку, как вниз по реке, без весел — с рулем, доплывем до конца года. Требовательность снизили, не учли, что план-то наш все растет. Вот и просчитались. Ну, признавайтесь: трудно было вам, товарищ бывший подполковник? — ободряюще спросил Немчинов. — Масштаб вашей работы изменился. Вы ведь теперь вроде как в генералы произведены. На дивизию перешли. Это вам не цехом управлять, а заводом руководить.
— Я все же думаю: в чем лично я-то виноват?
— Растерялись, Владимир Иванович, растерялись. Так или не так? На горняков надеялись, что они богатую руду подбросят. Соревнование в первые месяцы помогло нам с обязательствами справиться. Кое-какие резервы для роста у нас были. А теперь нужно другое… — Он присел возле Фомичева и, дотрагиваясь до его колена рукой, сказал: — Вот что, Владимир Иванович, с завтрашнего дня освобождайтесь от всех организационных дел, я и один с ними управлюсь; садитесь-ка за свое прямое дело: за технологию, за поиски самых выгодных режимов работы, за полное использование всех наших мощностей, — начинайте настоящую борьбу с потерями. Условились?
— Не торопитесь, Георгий Георгиевич, выходить. Врачи же не пускают вас!
— Врачи… Я себя лучше знаю. Словом, с завтрашнего дня я на заводе. Да, полумерами нам дела не поправить. Имейте это в виду. Честно говоря, уж и соскучился я по заводу, по поселку. Как с домами на проспекте? Хороши получаются? Сдадут к июлю?
Немчинов опять поднялся и стал ходить по кабинету. Видимо, на ходу ему было легче думать.
— Вот с чего мы завтра начнем, — сказал он и взял со стола лист бумаги. — Надо покончить нам с этим двойным планом. Только себя путаем и людей в заблуждение вводим. Колхозники перед товарищем Сталиным принимают обязательства по повышению урожайности. Они это свое обязательство и считают планом. А ведь у них зависимость от всяких природных случайностей еще большая. А у нас с вами завод-то какой! Какая техника! Нам нельзя бояться случайностей. У нас должен быть точный расчет. С завтрашнего дня планом будет наше обязательство. Так и в министерство сообщим. Вот я и пишу об этом в приказе. — Он протянул приказ Фомичеву. — Вся страна сейчас на большом подъеме. Все заботятся о перевыполнении планов. Вот какой теперь размах соревнования. Какое же мы имеем право отставать от всех? Никто нам этого не позволит.
— Да, нам будет проверка, чего стоят наши слова, — согласился Фомичев.
Немчинов внимательно посмотрел на главного инженера. Ему не понравились эти слова.
— Я так воспитал себя, — заметил он, — что план для меня — это закон. Я не сомневаюсь в нем, всегда ищу все возможности выполнить его. Нас всех партия так воспитывала. Вот почему мы и в войну со всеми заданиями справлялись. Посмотришь на план: «Ну, кажется, Георгий Георгиевич, придется вам в отставку подавать». А пройдешь по цехам, поговоришь с людьми, подумаешь, — смотришь, нашел неиспользованные источники. Вот где наши производственные мощности, Владимир Иванович. Сила людей! Сталин говорил, что план — это живые люди. Образно и точно. — Немчинов задумался. — Полумерами ничего не сделаешь… Кстати, Владимир Иванович, не вернуть ли нам Марину Николаевну на старое место? Надо нам укреплять диспетчерский аппарат.