– Слушай, давай к Дубининой сходим. А то её сегодня не было. И телефон у неё отключён.
– Давай, – с готовностью согласился Макс.
Но сходили впустую. Дверь никто не открыл.
– Куда она делась? – негодовал я.
Не то чтобы я скучал по ней или сильно переживал, но подобные непонятности меня выводят из равновесия.
После тренировки я снова смотался к Дубининой, и опять зря. Телефон она тоже так и не включила. Это уж совсем ни в какие ворота! Я присел на лавку возле её подъезда, раздумывая, куда она могла запропаститься. По злачным местам и всяким клубам она, слава богу, не ходила, сама говорила.
Дом – школа, дом – школа – вот и весь её маршрут. Разве что у своей подружки могла зависнуть, но не весь же день у неё торчать. Но я бы даже и до Сагидзе сгонял, если бы знал её адрес. Или хотя бы телефон. Попробовал у Макса выяснить, но и тот не смог помочь. Я уж собрался уходить, когда из тени куцых тополей вынырнули знакомая оранжевая куртка и красная шапка с помпоном. Я даже сразу повеселел, но решил-таки отыграться за Алёнкино молчание, за то, что мне пришлось перенервничать, столько времени потерять, продрогнуть и вообще носиться за ней весь день, как мальчик на побегушках.
Я притаился у подъезда, в кустах акации. Пришлось согнуться в три погибели, чтобы Алёнка меня не заметила. Хотя она шла торопливо и по сторонам не смотрела. Когда она остановилась возле подъезда и стала рыться в сумке, ища ключи, я неслышно подступил к ней сзади, ткнул пальцем между лопаток и рявкнул:
– Кошелёк или жизнь!
Она вскрикнула и выронила сумку. Потом повернула ко мне искажённое ужасом лицо, и только в этот момент до меня дошло, какой я болван. И шуточка моя из разряда идиотских.
– Прости, я – дебил!
Она уткнулась мне в грудь и горько зарыдала.
– Ну, не плачь. Шутка дурацкая, конечно, но я не хотел тебя напугать!
Дубинина пыталась что-то сказать, но сквозь рыдания вырывались лишь нечленораздельные звуки. Неужели она так сильно перепугалась? Я хотел поцеловать её, но она отстранилась. Наконец я разобрал: Нина… Нина…
– Алёнка, ну всё, кончай реветь. И при чём тут твоя Нина?
– Её больше нет, – выдавила она.
– В смысле, нет? – не понял я.
– Её машина сбила. Позавчера, ну когда мы… у Макса… Она возвращалась домой и… Это я виновата.
– Ты-то с чего? – у меня самого голос стал хриплый, будто чужой.
Смерть человека, которого ты хорошо знаешь, всегда ошеломляет чрезвычайно. Теперь мне стало вдвойне неловко за свою нелепую шутку.
– Она не хотела идти к Максу на день рождения. И мама её была против. Это я уговорила. Обеих. Обещала, что всё хорошо будет.
– Но ты же не могла знать… Алёнка отчаянно замотала головой:
– Я должна была её проводить! Должна была. А я…
И Алёнка завыла так горестно и безысходно, что и меня пробрало насквозь.
11
На следующий день о смерти Сагидзе шептался весь класс. Даже Сачков – на что уж ушлёпок – и то конфузился. Как-то всем стало неуютно на душе, будто насмешки и издёвки над ней отчасти привели к такому печальному исходу. С подачи классной скинулись, кто сколько мог. Деньги передали Алёнке, чтобы та отнесла их матери Сагидзе.
В вестибюле, рядом с расписанием, вывесили её фото с траурной лентой на уголке. Меня и Алёнку допрашивали, но без нажима. Да что с нас взять? Ничем помочь мы не могли. Оказывается, гад, что её сбил, успешно скрылся и единственный свидетель – престарелый собачник, выгуливавший пса, видел только, что тачка неслась на огромной скорости и даже не притормозила. А что за тачка – и приблизительно не мог сказать: «В марках не разбираюсь, а цвет тёмный».
До самых похорон Алёнка не появлялась на занятиях. Помогала семье Сагидзе. А в день, когда её хоронили, с уроков отпустили весь класс. Специально никого в ритуальный зал не звали, но Ирина Борисовна сказала, что каждый, кто пожелает, может прийти и попрощаться.
Прежде я ни разу не был на похоронах. Когда умерла бабушка, я ездил на соревнования. И, признаться, в душе радовался, что так совпало. Я не мог представить бабушку, энергичную, хлопотливую, даже непоседливую, неживой. Не хотел её такой видеть и запоминать. А может, и боялся.
Вот и Сагидзе, с которой встречались всего несколько дней назад, я тоже не представлял мёртвой. Это казалось какой-то нелепой ошибкой. И, откровенно говоря, мне совсем не хотелось идти с ней прощаться. Но вопрос, идти или не идти, в классе даже не обсуждался. Так что и мне никак было не отвертеться. Да и Алёнку стоило поддержать. Её аж пошатывало – то ли от горя, то ли от чувства вины, которое она упорно взращивала в себе, как я ни старался её переубедить.