У входа в ритуальный зал всех встречала Ирина Борисовна.
– Постойте здесь, там ещё не готово. И не шумите. Будьте людьми.
Зачем она это говорила? Никто и не шумел.
Ждать долго не пришлось, минут через пять двери в зал распахнулись. И все потихоньку стали входить. Я плёлся в самом хвосте, желая одного: скорее бы всё закончилось.
В зале стоял полумрак и отчего-то пахло воском, хотя зажжённых свечей, то есть вообще свечей я не обнаружил.
Наши облепили стены по обе стороны от входа, только Ирина Борисовна и Яковлев с венком в руках прошли на середину зала, где на чёрном каменном помосте возвышался гроб. Возле гроба на стульях сидели грузная женщина, вся в чёрном, и четверо пацанчиков, один другого меньше. Они жались к матери и друг к дружке, как воробьишки, при этом неустанно стреляя по залу круглыми чёрными глазёнками.
Распорядитель велела отключить сотовые и, встав в изголовье гроба, произнесла совсем коротенькую речь о том, какая это невосполнимая утрата. Скупо и официально. Может, так и положено? А потом предложила подойти и попрощаться с покойницей.
И тут я запаниковал. Все цепочкой обходили вокруг гроба, и меня несло как по течению. Хотелось зажмуриться, лишь бы не видеть мёртвое лицо, которое так и стояло перед глазами живым. Но я взглянул и даже удивился: казалось, она просто спала…
12
После смерти Сагидзе наши отношения с Дубининой не то что разладились, но как-то тихо сошли на нет. Мы не ссорились, при встрече здоровались, иногда болтали о том о сём, но ничего более. Любые мои поползновения она деликатно отвергала. Куда бы я её ни звал, неизменно находила причину, чтобы отказаться. Единственный раз удалось вытянуть её погулять. И то мы просто бродили по улице и по большей части молчали. К тому же случайно встретили Руслана Богатырёва. Этот урод оглядел Алёнку с ног до головы, скривился, да ещё и фыркнул. Я рванул было к нему, но Алёнка вцепилась мне в локоть и упросила оставить его в покое:
– Олег, не трогай его, пожалуйста. Пускай что хочет, то и думает. Нам плевать.
Плевать-то плевать, а всё же он подгадил. Я и раньше видел, как убого одевалась Алёнка, но старался не обращать внимания. Теперь же куцая, сто раз штопанная куртка и потёртые на носках ботинки прямо лезли в глаза. Я никогда и никому в этом не признался бы, но стал ловить себя на мысли, что стесняюсь появляться с ней на людях. Даже просто вместе идти из школы. Но и когда мы оставались наедине, всё шло как-то комом. Она и сама напрягалась, и меня напрягала.
А однажды и вовсе выдала:
– Если бы не ты, не знаю, как бы я перенесла смерть Нины… Но, если бы не ты, она была бы сейчас жива.
Правда, тут же сообразила, какую сморозила глупость, и принялась извиняться. Я вроде и не рассердился, но, как говорится, осадочек-то остался.
В другой раз мы сидели в её комнате – она на диване, обхватив коленки руками, я за столом, на разболтанном стуле-вертушке. Вообще-то, в гости к ней я захаживал нечасто, но тогда возник повод: у Алёнки полетел Windows, и она попросила меня переустановить операционку. И тут она снова завела свою песню:
– Мне всё время плохо, постоянно, каждый день и час. Депрессняк какой-то навалился, ничего не могу поделать. Прямо жить не хочется…
– Ого, ты загнула! С чего бы тебе жить-то не хотеть? – я крутанулся на стуле.
– Ты знаешь, я всё думаю о Нине, простить себе не могу. В тот вечер я ведь сама хотела, чтобы она поскорее ушла. Хотела остаться с тобой… наедине… Хотела быть с тобой…
Меня тотчас бросило в жар.
– И самое ужасное, что, случись всё снова, я бы не смогла… остановиться. Я бы опять осталась с тобой…
Ну что это, как не призыв? Я пересел к ней, приобнял, но стоило склониться над ней, как она извернулась и соскочила с дивана.
– Олег, я не могу! Ты прости, – пролепетала она, пряча глаза. – Не могу, и всё тут. И даже не знаю, смогу ли вообще когда-нибудь.
Я молча сделал ей комп и ушёл. Конечно, раздосадованный. Да, в конце концов, сколько можно ковыряться в переживаниях: виновата – не виновата, могу – не могу? Мне тоже жаль Сагидзе, очень. Но жизнь-то продолжается! И её всё равно не вернёшь.
Проходя мимо супермаркета, вспомнил, что мать просила купить батон. Я завернул в хлебный отдел и нос к носу столкнулся с Голубевской. За её спиной семенила Потанина.
– О! Какие люди! Сплошные звёзды, а не люди, – улыбнулась Голубевская.
– Привет, Олег, – выглянула из-за плеча подруги Потанина. – А мы тут закупаемся.
Их тележка и правда была доверху набита разными упаковками, банками, брикетами.
– В пятницу, ну послезавтра, у меня будет вечеринка. Предки уедут на дачу, с ночёвкой… Будут только наши. И ты приходи.