Борис Годунов невольно залюбовался молодым человеком. Отец его Федор Басманов первый любимец Ивана Грозного на всю Москву славился своей тонкой почти девичьей красотой, и старший сын мало чем ему уступал, среди всех столичных красавцев выделялся правильностью черт лица и безграничной отвагой, горящей в глазах. Словно сокол, пущенный с его руки он был готов разить его врагов, несмотря на опасность, и царь воодушевленный присутствием своего молодого фаворита, произнес:
— Да, Петр, сослужи мне службу великую. А после проси у меня любую награду, какую захочешь.
— Что же надлежит мне исполнить? — молодой воевода так и загорелся при этом обещании царя, увидев желанную возможность добиться руки царевны Ксении.
— Не дают мне покою завистники мои Романовы, — с тяжелым вздохом проговорил царь Борис. — После того как Александр Романов покушался на мою жизнь с помощью чародейства я, скрепя сердце, не стал его казнить, только сослал его вместе с братьями и их семействами на северные поселения. Однако Ксения Шестова, старица Марфа, жена Федора Романова, не смирилась с наказанием, не угомонилась, переписывается со сторонниками моих недругов, и тайно шлет письма в Макарьевский монастырь, что стоит в Костромском княжестве. А кому она там пишет, неведомо — монастырь охраняется строго, аки военная крепость нашими врагами поставленная. Ты, Петр, поезжай в село Клины, оттуда до Макарьевской обители рукой подать и разведай что к чему, схвати изменников!
— Слушаюсь, великий государь!
Молодой воевода низко поклонился царю, взял с собой отборный отряд стрельцов и поспешил в костромской край лелея самые смелые мечты о личном счастье.
Вскорости Петр Басманов добрался со стрельцами до обители в
жаркий летний полдень. Мирно текущая река Унжа навевала на него умиротворяющее настроение и Петру хотелось с размаху окунуться в ее кристально чистую воду, а не разыскивать подобно сыскному псу противников царствования Бориса Годунова. Но мысль о царевне Ксении как всегда пробудила в нем бешеный азарт и молодой воевода, подстегнув коня, вскачь помчался по лугу. С солнечным зноем в воздухе смешивались пьянящие запахи каких-то трав, цветов и посланцы царя Бориса никого не встретив доехали до места под непрерывно звучащий стрёкот кузнечиков.
Монастырь находился в пятнадцати верстах к юго-западу от города Унжа, на высоком правом берегу реки, где святой Макарий поставил крест, срубил «малую хижину» для себя и братии и вырыл под горой колодец, вода в котором почиталась целебной. В 1444 году в год кончины преподобного над его могилой была построена небольшая деревянная Макарьевская церковь, а позже рядом с ней появилась вторая церковь Флора и Лавра. Многочисленные чудеса, связанные с именем Макария Унженского и Желтоводского, сделали монастырь очень почитаемым, и паломники туда постоянно стекались рекой. Еще большую известность монастырь приобрел в 1552 году после его чудесного спасения от татар, опустошивших окрестные деревни и разрушивших город Унжу, но неожиданно отступивших от стен святой обители. В 1596 году царь Федор Иоаннович пожаловал монастырь земельными владениями и послал сюда для руководства строительством боярина Давида Хвостова, который возвел Троицкий собор, церковь Макария и шатровую колокольню.
Басманов и отобранные им стрельцы, не желая прежде времени вспугнуть изменников проникли за ограду монастыря под видом скромных богомольцев. Там молодой воевода, благодаря своей сметливости и уму скоро разведал, что главой заговора в пользу опального боярского семейства является настоятель Ефим в миру до пострига носивший имя боярина Давида Хвостова. Кроме предательских писем обнаружилась и другая серьезная улика, подтверждающая мятежные планы Романовых — портрет Филарета, Федора Романова, в царском платье и шапке Мономаха.
Разобравшись за несколько дней кто из монахов-насельников интригует против царя, а кто смиренно служит Господу, молодой воевода после обедни в Троицком соборе скинул с себя сермягу и предъявил царский указ настоятелю Ефиму с повелением заключить под стражу заговорщиков против царской власти, включая его самого. Монахи в большинстве своем пожилые люди тут же подчинились превосходящей их силе молодых стрельцов, но один из них юнец Григорий Отрепьев тут же задал стрекача, скинув монашескую рясы с себя и улепетывая как заяц.
Как изворотливый уж Григорий извивался, не даваясь в руки своим преследователям и как проворная белка скакал по крышам сараев, звонко смеясь над незадачливыми стрельцами. Добежав до конюшни, он вскочил на спину буланой лошади и поскакал, понукая ее в открытые ворота, которые по недосмотру царевых людей остались открытыми.