Слова князя Белосельского живительными каплями падали на измученное сердце Ксении. Больше всего на свете она желала, как можно дальше очутиться от обезумевшей Москвы и забыть о врагах семейства Годуновых, которых не останавливал от преступления даже священный царский сан, которыми были наделены она и члены ее семьи. Но как ей покинуть больную мать и юного, еще несовершеннолетнего брата? Как предать жалким позорным бегством честь русской царевны, которая покоряется единственно своим родителям, брату и Господу Богу?
Ксения, вспомнив о своем долге проглотила комок в горле и ответила Белосельскому:
— Князь, не подобает русской царевне жалкой нищенкой скитаться на чужбине и выпрашивать милостыню у иностранных государей. По воле Господа я лучше приму смерть от руки моих мучителей, чем стану позорить свое Московское царство за морем. Ищите себе, Михаил Васильевич другую супругу, нам не судьба быть вместе.
Твердый отказ царевны разозлил князя Белосельского, и он запальчиво сказал:
— Ладно, гордая Ксения Годунова, не буду больше молить тебя составить мое счастье. Только как бы тебе потом не пожалеть обо мне! Думаешь, легкая смерть от руки мятежников прервет цепь твоих страданий⁈ Как бы не так, Самозванец отличается чудовищным сластолюбием, всех баб и девок, встречающихся на своем пути, он портит и чести девичьей лишает. Каково тебе будет, Ксения Борисовна под тяжестью Гришки Отрепьева задыхаться и слезами горькими от стыда умываться?!!
— Все в руках Господних, князь. Ступайте, пока я шум не подняла и стражу не позвала, — непреклонно отрезала царевна.
Ей удалось устрашить Белосельского и он, бормоча проклятья, удалился из ее горницы. После его ухода Ксения без сил опустилась на сидение кресла — безотрадное будущее, которое нарисовал ей Белосельский страшило ее больше всего на свете. И отчаянная мысль с помощью яда избежать позора с каждой минутой казалась ей все более привлекательной, и она, позвав двух прислужниц, торопливым шагом направилась в Сыскной приказ.
Сидевший в Приказе дьяк Афанасий Власьев сразу узнал царевну Ксению и почтительно осведомился по какому делу она пожаловала.
— Слышала я, что у дяди Семена служит травник Трифон. Мне бы зелья укрепляющего у него купить для матушки, — глухо ответила Ксения, в душе моля Бога простить ей этот грех обмана, а также будущий более страшный грех — грех лишения себя жизни.
— Так, благородная царевна, травник Трифон у нас, — подтвердил дьяк Власьев. — Он сейчас в аптекарском закутке, травы разбирает.
И дьяк услужливо проводил сестру царя Федора в аптекарскую.
Трифон деловито возился возле стола, рассматривая пучки лекарственных трав и раскладывая их по степени надобности. Большой фонарь горел на подоконнике, рассеивая свет по всему помещению и больше всего освещал стол, устланный травами. Увлеченный своим делом травник не сразу заметил в полумраке посетителей, и дьяк Власьев окликнул его:
— Трифон!
— Ась? — встрепенулся травник, оборачиваясь в сторону двери.
— Сама царевна Ксения Борисовна пожаловала к тебе! — торжественно объявил дьяк.
Желтые кошачьи глаза Трифона пристально оценивающе уставились на Ксению, и она ощутила, что особой почтительности травник к ней не испытывает. Но все же Трифон угодливо спросил:
— Что привело ко мне благородную царевну?
— Скажу тебе с глазу на глаз, без посторонних ушей, — тихо сказала ему Ксения, и Власьев с прислужницами отступили подальше от знахаря и сестры царя Федора.
Когда все удалились, царевна спросила:
— Травник, есть ли у тебя яд, способный убить быстро, без лишних мучений? Заплачу тебе, сколько скажешь.
Трифон внутренне усмехнулся. Совсем плохи дела стали у Годуновых, если сама царевна Ксения пришла к нему за отравой для себя.
— Есть у меня такой яд, царевна, какой тебе нужен, только стоит он немало, — важно ответил он ей.
— Так сколько? — снова терпеливо спросила Ксения. Она не собиралась торговаться с знахарем, если его отрава поможет ей избежать позорной участи стать наложницей Самозванца.
— Три полтины, — назвал ей цену травник, запрашивая большие деньги не сколько за сам товар, сколько за тайну.
— Хорошо, я согласна с ценой, — кивнула головой Ксения, доставая из вышитого цветочными узорами мешочка три серебряные монеты.
— Будь осторожна, Ксения Борисовна! Тут одной ягоды хватит, чтобы отправиться к праотцам, — предупредил ее травник, давая ей в деревянной коробочке несколько сушеных ягод майского ландыша оранжевого цвета, пропитанных вдобавок ядовитым соком «вороньего глаза». При свете фонаря сапфировый перстень на указательном пальце Трифона сверкнул, Ксения присмотрелась к нему и из ее груди вырвался крик смертельно раненой острой стрелой чайки — блеснувший перстень был ее пропавшим подарком датскому принцу Иоганну, жениху, которого она полюбила на всю свою жизнь и который внезапно умер перед самой их свадьбой, оставив ее пожизненно горевать по нему.