— Балабошка, Балабошенька, а ну давай, давай, танцуй для царевны, — азартно кричал Самозванец, хлопая в ладоши, и обезьянка, подчиняясь командам дрессировщика принялась скакать и крутиться на месте.
— Ах вы, сени мои, сени,
Сени новые мои,
Сени новые кленовые,
Решетчатые!
Выходила молода
За новые ворота
Выпускала сокола
Из правого рукава
На полётике соколику
Наказывала
Ты лети, лети, соколик
Высоко и далеко
И высоко и далёко
На родиму сторону
На родимой на сторонке
Грозен батюшка живёт
Он и грозен сударь
Грозен да не милостив
Не пускает молоду
Поздно вечером одну
Не велит поздно ходить
С молодцами говорить
Не послушаю отца
Распотешу молодца
Задорно запел Григорий Отрепьев, пританцовывая рядом с Балабошкой и отбивая чечетку, и танец у него получился более веселым и забавным, чем у дрессированной крохотули-обезьянки. Он добился, чего хотел. Ксения не могла не улыбнуться, глядя на эту забавную парочку, и горе отпустило ее сердце. На Отрепьева ей трудно было сердиться, и не получалось его ненавидеть. Часто он вел себя как непосредственный, чистый сердцем ребенок, и с таким поведением Самозванца удивительным образом уживались хитрость и умение любую ситуацию обернуть к своей выгоде.
После того как Самозванец отдал Ксении для увеселения Балабошку он принялся почти каждый лень навещать ее, оправдывая свои частые визиты опасением как бы она без него не заскучала и не начала снова тосковать. Заметив, что Ксения не особенно склонна к веселию и не жалует забавы с скоморохами Отрепьев резко изменил свое поведение и тоже, подобно ей, принял вид печальный и задумчивый, приобретя обличье влюбленного молодца, тоскующего по неприступной полячке. Он даже вечерами пел песни возле ее покоев о несчастной безответной любви, приманивая сердце красавицы чарующей музыкой, благо, что имел мелодичный голос, приятный для любого слуха. Ксения умонастроение Самозванца приняла за чистую монету, не подозревая, что он принадлежит к тем изменчивым мужчинам, про которых говорят: «С глаз долой, из сердца вон!», и перестала его дичиться. Показная любовь Григория Отрепьева к Марине Мнишек соответствовала тому, что рассказал ей Петр Басманов об этой паре, и девушка ощутила настоящее желание помочь товарищу своего жениха добиться невесты, столь дорогой его сердцу, что он не мог без нее ни есть ни спать. Она теперь не избегала разговоров с Самозванцем, чье появление стало причиной гибели ее семьи и утешала «несчастного» как могла в его разлуке с Мариной. Отрепьев теперь легко мог входить к ней утром и вечером, не опасаясь отчужденного взгляда ее глаз. Так завязалась их странная дружба — то он ее утешал, то она его.
Григория Отрепьева радовали его успехи в приобретении сердечного расположения дочери Бориса Годунова, и он заваливал подарками пленившую его сердце пленницу, которая по своей доброте даже забыла о пережитом ею из-за него жестоком горе. Пользуясь случаем Ксения начала шить себе новое приданое из подаренных ей Самозванцем тканей: старое оказалось разграбленным во время штурма мятежниками Кремля, а она уже мечтала о скорой свадьбе с Петром Басмановым. Однажды, когда Отрепьев зашел в ее светлицу, он увидел, что Ксения усердно вышивает уже готовую праздничную мужскую рубашку из красного шелка. Она обильно украсила ее пышными цветами, парами голубков, уточек и лебедей, щедро используя жемчуг, бирюзу и драгоценные камни. Рядом с Ксенией сидела Балабошка и грызла яблоки. С наступлением осенних холодов Ксения приодела и ее — сделала из куска красного шелка платочек на головку, сшила из теплого бархата телогрею, и обезьянка больше не мерзла в московских палатах.
— Царевнушка, кому ты шьешь сорочку? — быстро спросил Самозванец, в восторге смотря на ее искусное рукоделие.
— Петру Федоровичу на наше с ним венчание, — зардевшись, ответила на нескромный вопрос нынешнего московского властителя Ксения.
— А мне? — ревниво спросил Отрепьев. — Я тоже хочу такую!
— Вам ваша невеста должна сшить свадебную рубашку, — смутилась девушка.
— Ой, не дождусь я от своей нареченной свадебного наряда. Маринка никогда в руки иглу с ниткой не брала, ей только балы и охота интересны, — пригорюнился Григорий Отрепьев, и добавил с завистью: — Вот повезло Петьке — и жена будет у него сказочная красавица, и рукодельница знатная. А мне, горемычному, придется довольствоваться тем, что косорукие московские монахини сошьют и на плечи нахлобучат.