— Можно и не менять, перекрасим, освоим, в гости будем летать.
— В санаторий — туда и обратно.
— Почту возить.
— В хозяйстве пригодится…
Ахмет и Лейла ушли, мы снова обступили немецкого летчика. Он, видимо, понял, что расстреливать его мы не собираемся, стоял, заложив руки за спину, и с любопытством разглядывал нас.
Девушки оживленно заговорили:
— Что с ним делать?
— Женя, спроси у него, нравятся ли ему ведьмы.
— Отвоевался, гад летучий!
— Очухался, а когда нас увидел, душа в пятки ушла.
— Женя, ты что молчишь? Допрашивай!
Подошла Бершанская с двумя солдатами из батальона аэродромного обслуживания. Они увели пленного.
— Техникам осмотреть оба самолета, заправить, — распорядилась Евдокия Давыдовна. — Их скоро заберут. Накормите нашего сокола, скажите, что его ждут в штабе дивизии. Пленного тоже доставят туда. Этот «язык» очень кстати.
— Наш летчик ранен, — сказала я. — Рана, видимо, не опасная.
— Отправим на санитарном самолете. Это Ахмет Султанов, старший лейтенант, у него три ордена.
— Вы его знаете? — раздался удивленный голос.
— Нет, — улыбнулась Бершанская. — Я сообщила в штаб номер его машины, мне сказали, кто ее хозяин. Перед отлетом пусть зайдет ко мне…
Ахмету сделали перевязку, и мы наконец приступили к завтраку. Перед гостем поставили полную кружку сухого вина, он чокнулся с нами, но пить не стал. А мы выпили свою норму — по сто граммов. Крепче спать будем.
— Расскажи, как тебе удалось притащить сюда «мессера», — попросила Лейла.
Она сидела слева от Ахмета, спокойная, сдержанная, как всегда. Он тоже не проявлял своих чувств, даже как мне показалось, избегал смотреть на Лейлу. «Боится выдать себя, — подумала я. — Надо оставить их вдвоем».
— Я вел огонь по «Юнкерсу», — Ахмет оживился и, как все летчики, рассказывая, начал жестикулировать, видимо, рана дала себя знать, он поморщился и рассмеялся, — «Мессер» налетел сбоку, зацепил меня. Ушел вверх, — он очертил здоровой рукой в воздухе полукруг. — Я слежу за ним краем глаза. Вижу: атакует одного из наших, скалится, а огня нет — то ли отказало оружие, то ли кончился боезапас. Отвернул от меня и — деру. Я за ним. Догнал у самой линии фронта. Дал сверху короткую очередь, пули прошли у него перед носом. Начал вилять, я еще очередь, почти в упор, но мимо, с упреждением. Думаю: не поймет что к чему, третьей очередью продырявлю ему башку. Он понял, закатил шикарный разворот. Остальное вы видели.
Он поднялся, но Лейла снова усадила его.
— Доешь плов, выпьешь компот, тогда отпущу, — решительно заявила она. — Ты потерял много крови, девушки говорят, в кабине целая лужа.
— Подчиняюсь, — улыбнулся Ахмет и за две минуты управился с остатками завтрака. — Задание выполнено!
— Молодец.
— Служу Лейле Санфировой!..
Они вышли, а мы задержались в столовой. Самые любопытные прильнули к окнам. Я сидела за столом и слушала их репортаж:
— Пошли в сад…
— Дистанция два метра…
— Красивая пара!
— Просто созданы друг для друга.
— Глаза у него, как прожекторы, держись, Лейла!
Я рассмеялась и вышла на крыльцо. Следом за мной выпорхнули девушки. Ахмет и Лейла бродили по саду, он что-то говорил, взмахивая рукой, она, наклонив голову, слушала.
Сон не приходил. Вспомнились строки из письма Ахмета, которое Лейла получила несколько дней назад:
«У каждого человека должна быть своя звезда, звезда надежды. Представь, ты летишь одна в бездонной тьме, полной угроз. И вдруг в вышине, среди черных туч, вспыхивает звездочка. Она словно говорит: над тучами — чистое звездное небо, здесь я, твой верный, вечный друг. Лети сюда, ко мне, ничего не бойся. Тучи уйдут, а я останусь… Для меня такая звезда — ты, Лейла».
Она уже не рвала его писем. Даст прочитать, спросит, вроде, небрежно: «Что скажешь?» А глаза серьезные, полные каких-то тайных дум. Я отвечала коротко: хорошее письмо. И спрашивала сама: а ты что скажешь? В ответ она лишь улыбалась да пожимала плечами…
Только стала засыпать, пришла Лейла.
— Проводила? — сонным голосом спросила я.
— Проводила. Спи. Поеду с ним в Алупку. Ты одобряешь?
Я так и подскочила, сна как не бывало.
— Вы что, оба спятили?
— Тише, девочки спят, — Лейла тихонько рассмеялась, зашептала:
— Не сейчас, конечно, а когда освободим Крым. Он говорит, ждать недолго. В Алупке у него родители. Отец — партийный работник, мать учительница. Никаких известий. Оба, наверно, в подполье. Ну, если мне дадут отпуск, почему не съездить?