— Пошли!
Внизу гремят взрывы: бомбы накрыли цель.
— Пожар, — говорит Вера.
— Долго ты целилась, но попала точно, молодец.
Прожекторы просвечивают все небо. Стреляют со всех сторон. Мы словно в осином гнезде, так жужжат пули. А пожар еще полыхает.
Мотор начинает чихать, число пробоин на крыльях и в фюзеляже увеличивается на глазах. Смерть костлявыми руками хватает за сердце. На уме только одно: скорее вырваться из этого ада.
Внизу черная, как смола, ночь. Под нами море, оно притягивает нас к себе — мотор заглох. Хорошо, что стрельба позади. Впрочем, если не удастся запустить мотор, какая разница — стреляют или нет… Кругом тишина. Только крылья тихонько шепчут: «Держитесь…»
Подкачиваю бензин. Как человек ночью спешит пройти мимо кладбища, так и мне хочется поскорее проскочить море. Наконец, мотор чихнул раз, другой… Попадающий в нос дымок кажется приятнее самых лучших, самых благородных духов. Мотор ожил. Мое лицо, наверное, сияет, как звезда. Плавно тяну ручку управления на себя. Нос самолета поднимается кверху. Живем! Обрадованно хочу взглянуть на Веру, но не успеваю —мотор снова начинает чихать, по-стариковски кашлять…
Пережив тысячи мучений, мы все-таки дотянули до аэродрома. Онемевшие, сидим, вжавшись в сиденья. Голова трещит, в глазах туман.
Доложив Бершанской о выполнении задания, я иду в «Шатер шахини». Глянула в зеркало и охнула: в волосах появились белые пряди.
Ночь пятьсот вторая
Самый веселый и неугомонный человек в полку — Хиваз Доспанова. Да, та самая, наш колокольчик, маленький штурман, лейтенант с узкими, черными, как южная ночь, глазами, которая осталась жива после катастрофы. Помните — самолеты столкнулись над аэродромом. Когда мы навещали ее в госпитале, она, с трудом шевеля губами, шептала:
— Я вернусь… Буду летать.
Никто не верил в это. Она, вся в бинтах и гипсе, походила на мумию. Главное — осталась жива, утешали мы себя. И вот она вернулась. Бершанская сначала устроила ее на работу в штаб. Но… Хиваз есть Хиваз. Штабная работа пришлась ей не по душе. Теперь она летает. Догадываемся, это дается ей нелегко, но она не унывает: поет, болтает без умолку, читает стихи. Любимый ее поэт — Джамбул.
Много радости доставила полку Хиваз Доспанова.
После обеда она уговорила нас прогуляться по берегу моря — меня, Лейлу, Женю Рудневу, Руфу Гашеву.
Пригляделись: море покачивается, как младенец в зыбке. Издали заметили Веру Белик, она стояла на том месте, что и вчера, в той же позе — смотрела вдаль, как Ассоль. Тихонько прошли мимо. Я немного отстала, и Вера окликнула меня. Лицо у нее просветленное, глаза сияют.
— Посмотри, Магуба, — она показала в сторону, горы Митридат, где в небе неподвижно висели кучевые, позолоченные солнцем облака. — Видишь? На уступах горы — здания с белыми колоннами, на вершине — обелиск. Верхняя его часть не видна — она в облаках…
Я поняла ее мечту и тихо ответила:
— Вижу.
Мы догнали девушек. Под обрывом увидели лодку, спустились на узкую прибрежную полосу. Расселись — кто на камнях, кто на бортах лодки. Волны покачивают ее, и на корме грустно позвякивает обрывок цепи. В днище и в носовой части — пробоины.
— Искупаемся? — предложила Лейла.
Мы ответили дружным смехом: какое же в эту пору купанье. Она пожала плечами, отошла в сторонку, быстро разделась. На фоне зеленых волн ее стройная фигура кажется ожившей прекрасной статуей.
— Наяда, — восхищенно сказала Женя. — Милосские линии.
«Сейчас она перенесет нас в Элладу», — подумала я и приготовилась слушать.
Хиваз попробовала рукой воду, крикнула:
— Лейла-джан, не надо, вода холодная, простудишься.
Я успокоила ее:
— Не простудится.
Лейла стремительно пробежала по отмели, вздымая фонтаны сверкающих брызг, и поплыла, точно русалка». Вкруг раздался ее пронзительный крик:
— Мама!..
Вера Белик первая бросилась в воду, мы за ней. Окружили Лейлу, как стая дельфинов, подхватили на руки — и назад. Едва выбрались на берег, помогаем ей одеться. Она вся дрожит, глаза полны ужаса. Спрашиваем наперебой:
— Судорога?
— Акула?
— Осьминог?
— Мина?..
Лейла отрицательно трясет головой. Руфа растирает ей плечи, руки, приговаривает:
— Ничего, ничего, успокойся, мы же с тобой, ну что тебя так напугало?
А сама тоже дрожит, с опаской поглядывает на волны. Лица бледное, зубы выбивают чечетку.
— Я… я увидела… — Лейла, силясь улыбнуться, глядит в лицо Руфе, голос у нее прерывается. — Никак не отдышусь… Увидела водяную мышь.