— Кто там?
— Я от Виктора Петровича, — прозвучал женский голос. — Откройте, Татьяна Абрамовна…
Она открыла. Проклиная в очередной раз собственное любопытство.
У стоящей на пороге женщины была чисто секретарская внешность, поэтому Татьяна Абрамовна ей поверила. Умелый макияж придавал невыразительному лицу эффектность. Татьяна Абрамовна даже вздохнула с легкой завистью — и почему она так и не научилась всеми этими ухищрениями добиваться такого же потрясающего эффекта?
— Добрый вечер, — проговорила женщина. — Простите, что так поздно… Раньше никак не получалось…
— Это вы мне звонили, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла Татьяна.
— Я. Вот ведь что значит детектив! От вас ничего не скроешь…
«Я же не дура, детка», — хотелось сказать Татьяне Абрамовне. Но она промолчала.
— Вот… возьмите… Пересчитайте. Ровно двести пятьдесят, как мы договаривались…
— Пройдите, — попросила Татьяна Абрамовна. — Мне хотелось бы понять, для чего это понадобилось вам… то есть Виктору Петровичу.
— Мы беспокоимся, — ответила ее гостья, не двигаясь с места. — Человек, когда-то подозреваемый в убийстве…
— Помилуйте, дорогуша, — усмехнулась Татьяна Абрамовна, — я знаю всю эту подольскую историю куда лучше вас… Речь там шла совершенно о другом. Да и обвинения эти были сняты как беспочвенные… Господин Воронцов даже отдаленно не напоминает того, по всем приметам, чисто серийного убийцу… Так какой смысл в том деянии, которое вы мне сейчас предлагаете? Мне это, простите, кажется избиением младенцев…
— Татьяна Абрамовна, — тихо проговорила дама, — мы же с вами обо всем договорились!
Теперь в ее глазах появился стальной блеск.
— Вы же не хотите, чтобы узнали о том, что ваша лицензия — чистая липа? — зловеще проговорила она. — Я понимаю, что это ваш хлеб. Да и к чему юридическое образование, когда следишь за чужими мужьями?
«Меня шантажируют», — удивленно подумала Татьяна.
— Вы, конечно, поступайте как знаете, — проговорила дама, — но если бы я была на вашем месте, я бы особо не раздумывала… В наше время, как мне кажется, понятия честности размыты. Да я вам и не предлагаю криминала. Наоборот! Помогите открыть глаза одной особе… Ведь если что-то с ней случится, не вы ли первая начнете обвинять себя, что могли все исправить — и не стали этого делать?
Татьяна Абрамовна взяла конверт.
— Хорошо, — проговорила она. — А теперь идите к чертовой матери…
Она с силой хлопнула дверью, ненавидя себя за собственный поступок.
«Хрусть — и пополам…»
Подойдя к окну, она увидела, как дама вышла из подъезда и направилась к ожидавшей ее машине. В темноте Татьяна Абрамовна не смогла разобрать ни цвет, ни марку, ни лица водителя. Но почему-то она без особого труда догадалась, что это не Виктор Петрович.
«А любопытная ситуация, — кисло подумала она. — Даже интересно было бы в ней разобраться…»
— Добро пожаловать снова в ад, — усмехнулся Сергей.
Все эти дни он постоянно ощущал себя в темноте. «Надо набраться терпения, — говорил он себе. — Надо». Потом ей станет легче. Они поговорят. Он расскажет ей наконец-то свою историю — о, как он себя сейчас ругал за это свое дурацкое молчание!
Теперь не время.
Он метался снова и снова по квартире, иногда не выдерживал, выходил на лестничную площадку — подходил к ее двери. Рука сама тянулась к дверному звонку. Но останавливалась, повинуясь его приказу. Нет, не сейчас…
Он представлял себе ее взгляд — отстраненный, холодный, заранее отвергающий его слова.
Что бы он ни сказал…
И тогда он возвращался назад. В ад. В темный ад, где торжествующе улыбалась Таня.
«Что я тебе сделал? — спрашивал он ее снова и снова. — Что я сделал тебе, ответь!»
Она теперь только молчала. Добившись своего, она чувствовала себя вполне удовлетворенной.
Он покорился ее воле — пока… Потом он вырвется из этих мертвых рук, потому что есть живая женщина.
Сейчас ей мешает боль, но потом, когда боль отступит, они поговорят обо всем, и тогда уже никто не сможет разлучить их, ввергая поодиночке каждого в собственный ад.
Но иногда эти мысли не помогали — Сергей все чаще и чаще чувствовал себя загнанным в тупик, из которого он уже никогда не сможет найти выход.
И в этом он винил только себя, свою нерешительность. Свою трусость.
Если бы он рассказал Рите все раньше!
Он стоял у окна, снова превратившись в наблюдателя.
Он ждал Риту — чтобы хотя бы издали дотянуться до нее своей душой, увидеть ее улыбку, хотя бы мысленно коснуться ее волос… «Если бы мог, стал бы ветром, чтобы дотрагиваться до щек твоих, любимая…»