А это Беко помнит всегда. С того дня. С того дня или, вернее, с той ночи.
Да, с той ночи.
Сколько же лет прошло? А?
Кто знает, кто вел им счет. Кажется, что он помнит это событие со своего рождения, хотя случилось оно в пору возмужания, когда пушок у него над губой сменился усами. Пожалуй, такое и не могло случиться в другую нору, но Беко кажется, что это всегда было с ним. Ст первых дней жизни и до последних ее дней.
…А сегодня так холодно, так зябко; небо опустилось низко-низко, хлюпанье дождя под окнами в канавке сжимает сердце; тлеет огонь в очаге, и ветер шепеляво посвистывает в незашпаклеванных степах.
Эх, судьба есть судьба, и никуда от нее не денешься, а ведь Беко вовсе не так плохо прицелился тогда. Да, по правде говоря, и выстрел был хорош…
Дождь идет…
Скоро, похоже, снег выпадет.
Помнишь? И в ту ночь лил дождь. Правда, снег тогда выпал нескоро, но ночь была студеная, злая.
А теперь скоро выпадет снег, ляжет по пригоркам и впадинам, на черные деревья и холмики деревенского кладбища.
Помнишь, Беко?
Еще бы!
Тебе и память-то напрягать не надо… Как же это было? Как было… Была у тебя флипта-двустволка, достал где-то свинца и пороха на пять выстрелов и от радости не чуял под собой ног. Охотничьей собаки ты никогда не держал, погода хмурилась, по ведь ты был не тот, что сейчас, — голова горячая, ноги крепкие! Какая непогода могла удержать тебя дома!
Не успел ты выйти в поле, как бабахнул из обоих стволов по цапле, и хоть цапля не потеряла ни перышка, ты не тужил — впереди еще три выстрела… После этого ты целый день без толку прослонялся по холмам и кручам. Ты не берег зарядов, куда там! Просто никакая дичь не подпускала тебя на ружейный выстрел. Наконец в зарослях папоротника мелькнула рыжая облезлая лиса. Бац, бац!.. Тебе не везло: и на этот раз промах. Тут-то ты решил приберечь последний заряд для верного выстрела.
До сумерек пробродил ты, продираясь через цепкий кустарник, одолевая крутые взгорки. Вот на вершины лег туман, и вечер уже близко, но ты не хотел возвращаться домой без добычи — ведь в одном стволе еще сидел заряд, а ноги не знали усталости. И тут на краю поляны в высоких некосях ты увидел косулю. Или то был олененок? Ты не удержался, выстрелил. Косуля подпрыгнула, но только ты подумал — вот и добыча, как она вскинула голову и дунула в чащу. А ты? Ты не думал сдаваться — она ранена, ей далеко не уйти— и понесся следом. Может, она и в самом деле была ранена, а может, нет, только ты проискал до ночи, да так и не нашел.
Потом туман и ночь разом опустились на горы.
Помнишь?..
Еще бы! Ничто не заставит тебя забыть…
В горах погода ненадежна. Сильный порыв ветра пронесся над лесом, и крупные, тяжелые, как свинец, капли забарабанили по листьям.
Стемнело.
Дождь полил сильнее. Сверкнула молния, заворчал гром. Опять налетел ветер и встряхнул мокрые деревья.
А дорога? Какая уж тут дорога, даже деревьев не разглядеть во тьме. Ты шел под гору, то и дело спотыкаясь. Зацепился за что-то, оступился в воду — то первые ручьи побежали с гор.
Потом спуск кончился и начался подъем. Впереди была гора, за пей — другая, и третья, и четвертая. Ты не знал, идешь ли к дому или от дома, но ты не мог стоять. Ты должен был идти, идти, уповая на случай, в надежде набрести на человеческое жилье.
Лес стонал и роптал. Молния в клочья разрывала тучи. В ущелье голодным шакалом залаял поток. И один-одинешенек, с незаряженным ружьем, без следа, без дороги, ты почувствовал страх. А вместе со страхом пришла усталость. И когда, вскарабкавшись на очередную вершину, ты опять не увидел вокруг ничего, кроме черной кромешной тьмы, у тебя подкосились ноги.
Где-то завыл волк.
Ты прижался к стволу и долго стоял, чуть дыша.
Ливень но ослабевал, и ветер по унимался.
Где-то в поисках добычи рыскал голодный волк.
Ты должен был идти. Ты не мог стоять, и ты пошел. Пошел. Потом побежал из последних сил. В этом была единственная надежда на спасение.
Под горой пришлось по колено в воде перебираться через сбивающий с ног поток, потом опять в гору, вслепую, сквозь подлесок и бурелом, сквозь цепкий, хваткий кустарник.
Что, если и за этой горой не будет света… Ты тащился, брел, пошатываясь, выбившись из сил.
Что, если и там одна только непроглядная тьма? Опять спуск, грохочущее небо, неистовый поток, и снова гора…
Перебираясь от ствола к стволу, ты одолел крутой подъем. Почувствовал, что прошел по ровному и ступил еще несколько шагов в надежде, что лес поредеет и где-нибудь впереди мелькнет слабо освещенное оконце пли хотя бы тусклая звезда. Вдруг ты споткнулся.
Тебя понесло под гору и с разбегу ударило обо что-то…
Ты, распластавшись, лежал на могучем стволе сваленного дерева. Из плеча под одеждой сочилась кровь.
А вокруг тьма-тьмущая, и ливень, ливень…
Ты больше не двигался. Не шелохнулся. Сдался или собирался с силами.
Трудно сказать, сколько прошло времени, — минута, час? — но вдруг тебе показалось, что между деревьями леса пролетел светлячок. Или вспыхнули волчьи глаза?.. Ты не очень задумывался: что бы это ни было, оно светилось, оно рассеивало мрак… Вот опять… Только ярче светлячка… да и на блеск волчьих глаз не похоже. Что же это? Неужели свет? Неужели настоящий, живой огонек?
Ты приподнялся, переполз через ствол, спустился пониже и увидел, что — да, это свет, живой, теплый, трепетный. Ты встал, прислонясь к дереву. Хотел крикнуть, позвать: сюда, сюда! — но не посмел. Стоял и смотрел, смотрел, и тебе не нужно было ничего больше. Только бы не спугнуть… Только бы не очнуться… К тому же ты видел, что свет приближается, и незачем его звать. Он знал, где ты, и шел, смиряя непогоду и отпугивая зверей.
Вот он, слегка покачиваясь, поравнялся с тобой, поравнялся и пошел дальше. Теперь ты мог снова бежать по кручам, только бы этот огонек вел тебя. Ты пошел и через несколько шагов ощутил под ногами твердую тропинку. А огонек мерцал впереди, покачиваясь, рассеивал во мраке тоненькие лучи. Ты мог бы идти за ним хоть за тридевять земель.
И ты шел…
Огонек остановился, и ты, приблизившись, разглядел босую девушку в платье до колен, повязанную платком. Из-под платка до пояса свисали две косы. В одной руке девушка несла фонарь, в другой — корзину. Она осторожно спустилась в овраг, подобрала подол платья и ступила в разлившуюся речку. Поток обнял ее крепкие ноги, а ты подивился, что она не прошла по воде, как посуху.
На другом берегу она опустила платье, опять взяла фонарь в правую руку и пошла дальше. Дождь перестал. И ветер утих, лишь в ущелье сердито бормотала вздувшаяся речка.
Фонарь покачивался, рассеивая свет. Ты видел перед собой босые женские ноги и шел следом.
Огонек потянулся в гору, потом тропинка выровнялась, обогнула гору и, петляя, сбежала в ущелье. В темноте ущелья посреди разлившейся речки замерцал другой огонек. То была старая мельница.
Женщина подошла к мельнице, позвала:
— Отец, открой, отец! — Голос звонкий, без трещинки. Девичий голос. — Отец! — в нетерпении повторила опа, и ты понял по голосу, что она всю дорогу боялась, и теперь перед запертой дверью ей было особенно страшно.
Речка, маслянисто поблескивая, переливалась через запруду и с шумом пенилась под мельницей. Вода едва умещалась в русле. Над пей, чутко прислушиваясь к ночи, притихла мельница.
— Отец! — громче позвала девушка.
Видно, мельник спал и не слышал ее.
Ты вышел из темноты.
— Ой! — испуганно вскрикнула девушка и подняла фонарь. — Кто ты?!
Ты хотел ответить, по из-под мокрой косынки на тебя смотрели огромные испуганные глаза, а на щеках поблескивали капли дождя, и ты не смог вымолвить пи слова.