— Кто ты, отвечай! — Девушка спиной толкнула дверь мельницы.
— Не бойся, — проговорил ты и отступил на шаг. — Я человек…
— Человек? — Видно, она не сразу поверила, что перед пей не леший и не оборотень. — Что с тобой? На кого ты похож?
Ты оглядел себя и сам усомнился.
— Да человек я, верно говорю.
Она хотела еще что-то сказать, но смутилась, встретив твой взгляд, и опустила голову.
— Я был на охоте, — объяснил ты и в подтверждение снял с плеча ружье.
Она еще раз взглянула на тебя своими огромными глазами, и у тебя чуть не подкосились уставшие ноги.
Девушка отвернулась, забарабанила в щелястую дверь.
— Отец, что с тобой, отец!
С мельницы донесся хриплый китель, потом сердитый недовольный голос:
— Кого там черти носят?
— Это я, отец!
— Ах, чтоб тебя… и чего шатаешься по ночам в непогоду!
— Открой нам, дядя! — крикнул и ты.
Девушка бросила на тебя недовольный взгляд.
Ты понял, что поставил ее в неловкое положение и хотел как-то оправдаться, но было поздно: лязгнул засов; белый с головы до пог старик стоял в дверном проеме.
— Полуночница, колдунья! — хмуро ворчал он на дочь. Потом перевел взгляд на тебя.
— Я, дядюшка, охотник, — виноватым тоном, словно оправдываясь, объяснил ты.
— Кто бы ты ни был! — Он подозрительно оглядел тебя с головы до ног. — Сначала научись здороваться, а потом ружье в руки бери.
— О-о, извините, желаю доброго вечера!
— Будь здоров! — Старик, отвернувшись, побрел к угасающему очагу, разворошил головней жар и, заметив в полутемном углу свою дочь, опять заворчал хмуро. — Не сидится дома чертовой девке. Нашла, когда гостинцы разносить. — Он наложил на жар кучку хвороста, когда пламя весело занялось, кивнул тебе: — Садись. — И как бы про себя прибавил: — Этот тоже хорош — охотиться в такую погоду!
Потом пошел к узким дощатым парам у степы, полез под подушку за табаком и снова сердито глянул на дочь.
— Ох, нечистая сила…
А ты смотрел на нечистую силу, и тебе хотелось молиться на нее.
Мельник принес самосаду в кисете и глиняную трубку. Недовольно насупив брови, набил трубку и передал кисет тебе.
Положил на табак рдеющий уголек, затянулся, закашлялся, еще раз внимательно смерил тебя взглядом и, словно отряхнув последние необоснованные подозрения, спросил:
— На кого же ты охотился в такую темень?
— На медведя! — неожиданно для себя соврал ты п, покосившись ла свое окровавленное плечо, добавил потверже: — На медведя ходил, дядя.
Девушка, хозяйничавшая возле шкафчика в углу, с любопытством взглянула на тебя, поспешно перевела взгляд на мельника и спросила:
— Здесь ужинать будешь или у очага?
— На кой шут ты его несла, сидела бы дома, — заворчал опять старик.
— Горячий ужин, отец…
— Горячий ужин… — прервал старик и трубкой указал на длинную лавку возле очага: ставь, мол, сюда. — Охотник, наверное, проголодался. По всему видать, с медведем воевал.
Похоже, старый мельник посмеивался над тобой, но ты, заметив изумленно-испуганный взгляд его дочери, решил не отступать.
— Да, пришлось голыми руками схватиться! — сказал ты, чтобы увидеть, какое впечатление произведут твои слова.
— С медведем?! — вырвалось у девушки.
Старик кашлянул.
— С медведем! — повторил ты и погладил ссадину на плече под рубахой.
Старик примял большим пальцем табак и засопел трубкой.
Девушка поставила на лавку миски с мамалыгой. Над мамалыгой струился душноватый пар. Ямки с кусками сыра заполнились молоком.
— Ну, ну… — Старик выбил трубку и вышел, наверное, вымыть руки.
Вы с девушкой остались одни.
Стало тихо.
Только слышно было, как вода стекает с запруды и плещется под мельницей. Зерна кукурузы, замершие в желобке ковша, удивлялись, что жернова стоят недвижимы и молчит болтливый клепень.
С балки посыпалась мучная пыль. Девушка вздрогнула и посмотрела наверх. На балке сидела большая крыса и, свесив хвост, одним глазом смотрела на вас.
Ты засмеялся.
Девушка не отрывала глаз от крысы.
— Боишься?
Крыса испугалась твоего голоса и убежала.
Девушка перевела взгляд на твою изорванную одежду и шепотом спросила:
— Вы одни ходили?
— Один. — Ты понял, что был в ее глазах героем, и, облокотись о здоровый куль, повторил: — Один, а то как…
— А если б он вас разодрал…
— Разодрал?.. Да нет, он меня не разодрал бы…
У дверей послышался хриплый кашель. Девушка отвернулась к очагу. Ты стал искать глазами убежавшую крысу.
Старик принес из угла заткнутый кукурузной кочерыжкой кувшин, сел к столу и принялся ужинать. Довольно долго он не вспоминал пи о кувшине, ни о госте. Потом наполнил стакан, выпил, палил тебе:
— Выпей, прибавит сил.
— Угощайтесь, — попросила девушка.
Когда вы поужинали, старик опять отыскал свог трубку, прислонился к бревенчатой стене и спросил:
— Ну и как, одолел медводя-то?
Ты покосился на девушку и, заметив, что она вся обратилась в слух, почти поверил, что и в самом дело схватился с медведем и задушил его.
— Одолел! — сказал ты.
Мельник закашлялся.
Девушка опять посмотрела на твою изорванную одежду и окровавленное плечо.
— Я ему кулак в пасть засунул! — сказал ты, глядя на девушку. Она изумленно и недоверчиво покачала головой и нашла глазами твою руку. Аты сидел, прислонясь к огромному кулю, заложив руку за голову, и тебе было нипочем, что час или два назад этой самой рукой ты пересчитывал медвежьи зубы.
— Как ты сказал? — переспросил старик, видимо, не расслышав твоих слов.
— Я его сначала, значит, из ружья ранил, — начал ты поподробнее и привстал. — Бабахнул из одного ствола, он как заревет, поднялся и на меня…
Ты заметил, как замерли руки девушки, убиравшей со стола.
— Пошел на меня, — повторил ты, — вижу — идет…
Расширившиеся от страха прекрасные глаза смотрели в упор, и тебе не оставалось ничего другого, как схватиться с раненым медведем.
— Как налетит косолапый…
— Ой!.. — невольно вырвалось у девушки.
Старик сплюнул в огонь.
— Ну, ну! — И обхватил руками колено.
— Я отскочил… — Ты перегнулся назад, но девушка ждала твоего подвига, и отступать было некуда.
— Вот он сграбастает меня, сграбастает, — и конец! Что делать? Хватаю шапку, — ты провел рукой по непокрытым волосам, словно сорвал с головы шапку, и почти ткнул мельнику в лицо, — и сую ему в разинутую пасть аж по самую глотку… Одну лапу у него пулей перебило, другой как даст по плечу…
Ты опять замолчал. Что делать, если медведь не сдастся? Ведь у тебя разодрано только одно плечо. Но ты понял — пора пускать в дело оружие, выхватил из-за пояса наточенный кинжал и всадил медведю между ребер.
Мельник опять сплюнул и улыбнулся в усы, довольный тремя стаканами вина и твоим рассказом.
Девушка все еще не убрала со стола.
Ты сидел, прислонясь к огромному, как медведь, кулю и праздновал победу.
Помнишь, Беко?..
Опять идет дождь, будь он неладен.
Конечно, помнишь. Этого тебе не забыть.
Так, совсем как в сказке, пришла к тебе любовь.
А потом?
Потом в твоем доме не было муки помола другой мельницы, а через год ты не ел кукурузной лепешки, испеченной другой женщиной.
Семья была тяжелым ярмом, но любовь помогала тебе, облегчала ношу.
Через год на это ярмо сел первенец — Симоника, за ним второй сын — Гиголика. Тремя годами позже родился Коция и целый год пищал, не закрывая рта. Наконец появилась на свет и маленькая Текла, — и отяжелело ярмо. Ох, отяжелело… Аж всю шерсть на шее вытерло, кровавые мозоли набило. Трудно приходилось. Нужда мучила. Иногда ты не выдерживал. Болели суставы. Но кончалась зима, земля ждала плуга, — надо было тянуть ярмо. Наступала весна, и земля просила семян, — надо было пахать. Приходило лето, — и как не предашь родного сына, так и зазеленевшую ниву не предашь… А осень есть осень, и в страдную пору ни днем ни ночью ист человеку покоя. Зимой, то ли, отдохнешь? Куда там!.. Зимой лес и мельница, плетень и амбар, новый плуг и ярмо, сломанные шкворни и разбитое колесо, снег с крыши и колка дров…