— Сардо!..
Сардион старался быть осторожным — боялся пробудить себя. Добрался до края дышла, медленно, неслышно спустил ноги на землю, скользнул под ярмо и, присев на корточки, глянул на дорогу. Думал, не обнаружит ее больше, но девушка стояла на том же месте, молча протянув к нему руку.
Все так же на корточках прошел Сардион под ярмом и, не выпрямляясь, стал тихо продвигаться вперед. И уже не думал, как ступал, на что ступал, куда шел, что оставил позади, кто он и к кому стремится… Ни о чем не думал, только видел — все ближе, ближе девушка, и не он приближается — сама она становится ближе: но, когда он ясно различил волосы, ниспадавшие на белую фигуру и скрывавшие лицо, она отбежала, не опуская рук — все так же призывно вытянув их в сторону Сардиона, и расстояние между ними не сократилось.
Что происходило потом — она ли отходила, а Сардион следовал за ней, или случилось чудо и заходили деревья?.. Вот справа прошло дерево, другое миновало его медленно, потом сам он обогнал дерево с развилиной, белым покровом просветила каджи, луна прошла над Сардионом, большущая, полыхающая… И снова увидел он девушку. Справа, слева двигались деревья, обходили его, отклоняли острые сучки, отводили колючие веточки. Протянутая рука девушки манила, и лес двигался к ней — со своими деревьями, лупой, — а каджи все стояла и манила, и кружилась, качалась у него под ногами земля.
Сардион пошел быстрей, и деревья теперь не шли, а неслись, и от вихревого устремления вперед ветерком струился воздух. Просверкивало белое одеяние каджи, проносилась длинной белой полосой лупа. Девушка словно летела, и Сардион хотел лететь за пей, быстрей, стремительней, — нагнать, настичь ее. Устремленные вперед деревья уже не успевали отводить ветки и задевали Сардиона холодными листьями, царапали острыми колючками, во он ничего не чувствовал. Он видел то белое, к чему приближался, и хотел одного — быстрее неслась бы под ногами земля.
Все ближе, ближе к ней становится Сардион. И ничего больше не видит — ни землю, пи небо, пи деревья, пи луну. Несется за пей, несется… И вдруг блеснуло что-то за деревьями, сверкнуло серебристым светом. Река! — догадался Сардион. Река подступила к лесу. Он испугался — не скрылась бы каджи в воде, и побежал, нет, полетел еще неудержимей. И схватил ее. Схватил, обвил руками и крепко прижал к себе. И войди она теперь в реку, увлекла бы и Сардиона, опустись на дно, и он бы очутился там. Сардион ухватился одной рукой за окрайпое дерево, — удержаться на месте, не оказаться с каджи в холодной воде.
И замерло, застыло все. Сардион ощутил жар ее дыхания, прохладу и тепло ее тела. Он все держался за дерево, — боялся — не вырвалась бы девушка-водяница, не убежала б. Дотянулся до ствола и другой рукой, впился ногтями в кору. Зажал девушку в объятиях между собой и деревом. И припал к ней губами. Целовал жарко, исступленно, старался успеть, успеть, пока она не растаяла у него в руках, не сгинула… Торопился успеть еще раз, еще один раз, еще… Губы ощущали прохладу ее волос и теплоту ее кожи, ее тела, нет, не тела, а чуда. Это было адское наслаждение и адская мука. И боялся лишиться этого мучительного блаженства, этого колдовского наслаждения.
Сардион не заметил, как отпустил дерево, и теперь держал е руках только каджи, но покорную, прильнувшую к нему. Он почувствовал, понял, что никуда не убежит теперь от него белая водяница, никуда от него не денется! Он сам околдовал ее, сам заворожил им самим найденным колдовским способом, лишил ее и сил и воли. II вот повисла у него на руках, бессильная, безвольная, и, когда Сардион опустился на траву у замыкавших лес деревьев, она податливо потянулась за ним, словно была из мягкого воска и стекала на землю.
Когда Сардион заметил, что стиснутая в его объятиях девушка выплывает из дурманной мглы, он выпустил ее. Приподнялся на колени, осторожно склонился над ней, чтобы откинуть волосы, все еще скрывавшие лице, и заглянуть ей в глаза — в самом ли деле она каджи. Вся она была как человек, и глаза, верно, такие, как у человека, а все-таки должны они чем-то отличаться! Девушка не шевелилась, пока Сардион не коснулся ее волос, по едва притронулся — вздрогнула, присела и, схватив его за руки, медленно отвела их от себя, отвела к его груди. Приподнялась еще и внезапным рывком оттолкнула от себя, отбросила — навзничь, а когда Сардион вскочил, не видно было ни се, пи ее белого одеяния, на котором они лежали.
За деревьями текла река, и в волнах дробилась, рассыпалась полыхающая белым светом луна.
Сардион опустился на землю, протер глаза. Нет, он не спал. Все случилось в самом деле. Он поднялся, прошел за дерево и стал на берегу. Ждал минуты, когда девушка, белая водяница, снова появится из воды на середине реки и начнет расчесывать волосы, что разметал Сардион.
На глади реки не было ничего, кроме лунных блестков, не слышно было ни звука, — никто не окликал Сардиона ни теперешним его именем, ни давно позабытым.
Повеяло утренним холодком. Сардиона словно студеной водой обдали. Вспомнил, что бросил быков и арбу, оставил их у обочины, по сдвинуться с места не мог.
Луна зашла, подступал рассвет. Где-то защебетала нетерпеливая птичка, но сама догадалась — поторопилась, и примолкла.
Сардион обошел дерево, за которым последний раз мелькнула каджи, и медленно зашагал в глубь леса.
Быки успели пройти вперед, потом, видно, потянулись к траве, но осью арбы зацепились за дерево и теперь жевали жвачку.
Когда Сардион вернулся домой, было уже довольно светло. Он занес муку в дом, распряг быков, умылся, прошелся по двору. В доме еще спали. Он вспомнил — с вечера задумал сделать сегодня что-то нужное. Силился припомнить и не мог. Долго мучился. Потом решил, что никакого такого дела у него на сегодня не было. Нет, было дело, но какое? Бессонному — не хотелось спать, голодному — не хотелось есть…
Да, быков надо вести на выгон…
Он связал их вместе и погнал перед собой. Но к выгону не пошел, пустился по дороге к мельнице. Потом сообразил, куда вел быков, и направился к полю. Оставив их пастись, пошел к дому. Уже подойдя к воротам, повернул от дома и зашагал к реке. Не удивился. Огляделся по сторонам. Вот то самое дерево и примятая под ним трава, вот то место, где он просидел до рассвета и ждал, когда она появится из реки.
Домой вернулся поздно и все старался вспомнить, что же ему надо было сделать. Нет, кажется, ничего…
Потянулся длинный день. День, равный году. Едва опустились сумерки, он уже сидел на берегу реки. Сам не заметил, когда пошел туда, сколько шел…
Еле дождался луны. Не всходила никак. Извелся, изнемог, ожидая ее восхода.
И взошла наконец. Поднялась над землей — и замерцала, засверкала гладь воды, изломалась в ней луна, рассыпалась блестящими осколочками, но из воды никто не появился.
Сардион встал, пустился к дороге, ждал под каждым деревом — не появится ли вдруг. Белые лунные полосы между стволами принимал за девушку-каджи — подойдет, и никого, ничего… Вышел на дорогу — и там никого, ничего. Пошел по дороге, к мельнице, туда, где приметил ее первый раз — все равно нигде никого. Вернулся обратно к реке — все так же колыхались осколки белой луны, а водяницы не видно. Вспомнил — услышать ее должен бы раньше, чем увидеть. И снова почти дошел до мельницы, и опять назад. Шел быстро. Зайдя глубже в лес, остановился — вот тут ему послышался, а может, почудился первый раз се голос. Прошел немного, опять остановился. А тут он вскинул голову, когда она еще раз окликнула его. И здесь она звала, и вот здесь, а там — увидел ее. «Наверняка ждет меня у реки», — подумал Сардион и бегом устремился туда.
Никого. Только серебристо-белая гладь реки и луна, больше ничего.
Рассвело.
На другой день он отправился на мельницу. Зерна с собой не взял и разговора ни с кем не заводил. Сидел, ждал, ждал, пока разойдется-разъедется народ, потом пристроился у мешка с зерном, опустил голову возле лунного луча, прокравшегося через крышу, и прислушался. Журчит вода, рокочет мельница, и клонит ко сну, навевает дремоту после бессонной ночи.