К Тхавадзе она подошла, когда он поднялся со стаканом в руке для очередного тоста, — ей не хотелось подавать ему руку.
— Думаю, что и в будущем вы не оставите Бичи без внимания.
— Пока я жив…
«Несчастный! Неужели он всю жизнь должен любить меня?»
— Теперь я буду далеко. Хорошо, если вы проявите к молодым вашу братскую дружбу.
— Я надеюсь…
«На что он еще надеется?»
— Всего вам хорошего!
«Теперь он не удержится и уставится мне вслед. Надо поскорее выйти».
Когда машина, миновав калитку, выехала на дорогу и сидящая рядом с Макой Марго проговорила: — Слава тебе господи, спаслись! — Мака подумала: «Я поспешила. Я не должна была торопиться!» — И эта мысль так испугала ее, что она чуть не забыла заехать к отцу в больницу и в двух словах рассказать ему обо всем.
Джумбер Тхавадзе вернулся домой засветло.
«Если кто спросит — меня нет дома», — предупредил он мать и заперся в своей комнате.
Он чувствовал не столько опьянение, сколько усталость. Эта усталость была вызвана не бессонной ночью и выпитым сегодня вином. Эта усталость накапливалась годами, напряженными, как курок на взводе, бессонными ночами и днями без роздыха; учебой в институте, к которому он не был подготовлен, — в одно и то же время ему приходилось получать высшее образование и восполнять чудовищные пробелы, вынесенные из средней школы. Нужно было работать, вкалывать, «пахать» и на пустом, голом, как плешь, месте выстроить дом, получить все, о чем он мечтал, и — ее…
Это началось в тот день, когда он пластом лежал там, за оврагом, уткнувшись в черный, трухлявый пень, и целое войско красных муравьев пожирало его. А по ту сторону оврага, за висящими, покачивающимися нитями плакучей ивы прошла радостная, счастливая Мака, и Джумбер не посмел даже подумать: «Когда-нибудь она будет моей». Он должен был сделать все, все стерпеть, чтобы получить право на эту надежду, на эту мечту.
…Нет, все началось раньше — с латаной-перелатаной, заношенной до дыр блузы — когда ее стирали, приходилось надевать черную сатиновую материнскую кофту; началось с пятистенки, торчащей позади правления колхоза, на пригорке, в грязном, непролазном ни зимой, ни летом тупике, с пятистенки, у которой сгнил фундамент, рассохлась тесовая крыша и в дождь в одной из комнат невозможно было спать; началось с ни на что не способной матери-вертихвостки и единственного дядюшки, который служил стрелочником где-то в пригороде Тбилиси и приезжал раз в год, когда ему предоставлялся бесплатный билет в общем вагоне; началось с зудящей злой чесотки, оставившей красный след под подбородком, с чесотки, которую не брали никакие деревенские средства.
Он многого добился в тот день — не встал и не поплелся за Макой на вокзал. До вечера провалялся на сырой после дождя земле, уткнувшись в трухлявый пень и давясь собственной глоткой. Он отдал себя на съедение красным муравьям, но не встал и не поплелся за ней. С этого дня он не щадил себя, а потому многое мог. Он решил не видеть Маки. Не видеть до тех пор, пока она не забудет осточертевшего ей шелудивого босяка. Джумберу предстояло измениться даже внешне.
Тогда Тхавадзе не предусмотрел только одного: ведь время шло, и сердцем Маки Лежава мог овладеть кто-либо.
С этого дня Джумбер почти не спал. С книжкой в одной руке, а в другой то с киркой, то с ломом, то с лопатой на раскаленных, обжигающих сквозь штаны рельсах или в скудной тени придорожного кустарника он занимался. На следующий год поступил в институт, на заочный. Сначала пришлось трудно, но справился, одолел. Начал работать на винном заводе. Наконец присмотрел красивый участок для дома, и тогда-то та, ради которой он не смыкал глаз, ночь обращал в день, в одно прекрасное утро проснулась рядом с неким Гено Нижарадзе.
Когда Тхавадзе узнал об этом, было уже поздно, — узнай он раньше, Гено Нижарадзе не нашел бы и следа своей красивой невесты.
Через год, когда Джумбер работал на заводе инженером и начал постройку дома, у Маки родился сын. На месте Тхавадзе любой другой махнул бы рукой, позабыл бы некогда любимую женщину или разочаровался в жизни. Но беда еще жестче укоротила его ночи. За полтора года он достроил дом, влез в долги, но купил машину и начал искать путей-подступов к Маке. В Тбилиси во время экзаменов подружился с Бичико Лежава, который своей беспечностью, мотовством и легкомыслием вызывал у него отвращение. Сблизился со школьными подругами и приятелями Маки Лежава. И все-таки ему трудно было следить за жизнью женщины, замкнувшейся в кругу семьи. Он взял и поехал в Тбилиси — через некоторое время на ианисский винзавод нагрянула неожиданная ревизия, но безрезультатно. К исходу месяца Тхавадзе опять появился в столице: на этот раз ему почему-то пошли навстречу, и директор ианисского завода получил назначение в Кахетию на крупный комбинат, заместителем.
Новый руководитель предприятия — Джумбер Тхавадзе — сумел быстро завоевать любовь и уважение рабочих и районного руководства. Бичико Лежава он устроил к себе на работу. Теперь жизнь Маки все яснее вырисовывалась перед ним, но… Но она прекрасно чувствовала себя в своей семье. Преподавала в школе. Они выстроили дом. Свекровь переехала к ним на жительство и помогала по хозяйству. Мужа перевели на работу в редакцию. За прошедшие полгода Мака только дважды показалась в Ианиси, и оба раза вместе с супругом. Джумбер знал ее самолюбие, ее самоотверженную преданность близким — своего рода родственный комплекс. Именно здесь могла разорваться цепь. Муж, судя по слухам, был достаточно умен и мужествен; сын остается сыном, тут никакие козни не пройдут; из ее родителей и брата Джумбер мог веревки вить, но что толку? Как их использовать?
И тут ему, может быть, впервые в жизни повезло.
Тхавадзе не больно тянуло на веселье и времяпрепровождения, он пил, только если это было нужно. Когда один из сослуживцев пригласил его на свадьбу своего брата, Джумбер поехал в надежде встретить там Маку. На свадьбе какой-то верзила, то ли полоумный, то ли буян, сорвиголова, поранил ножом тамаду — собственного двоюродного брата: как ты посмел сказать, что я не выпил из рога, когда я осушил его до дна! Пошла буча! Повскакали, зашумели. Кто виновник? Кто заварил кашу? А виновник, говорят, некий Хибрадзе, племянник тетушки Васаси. Тхавадзе откуда-то припомнил нечастое имя — Васаси: в этом селе, до переезда в Тбилиси, жил в зятьях тот самый дядюшка, который теперь изредка навещал их, пользуясь льготным билетом в общий вагон.
Когда раненого тамаду вывели из-за стола, кто-то заметил:
— Джабе Хибрадзе опять сойдет с рук: один его брат заместитель начальника милиции, а двое работают в Тбилиси — они замнут дело.
— И кроме них найдется кому заступиться, — вставил другой. — Его шурина вон в редакцию перевели, говорят, тоже большим человеком станет.
Какая-то худая, как щепка, остроносая и востроглазая женщина, назубок знавшая всю родню Хибрадзе, объяснила присутствующим, что у Джабы не может быть шурина, поскольку никогда не было сестры.
— Марго Дзнеладзе и Гено Нижарадзе не родные, а двоюродные брат и сестра, — скороговоркой выпалила она.
— Нижарадзе? — вырвалось тогда у Джумбера.
За столом долго еще волновались и обменивались мнениями о случившемся, и кто-то сказал, что из-за этого бешеного Джабы Хибрадзе никто не смеет даже заговорить с его сестрой.
Ах, у него есть сестра? Это уже интересно. Кто такая? Вон та… Нет, нет, рядом… Эта тихая девушка с доверчивым светлым взглядом? Она самая… Вот оно что!
«Интересно, что она скажет, если Бичико Лежава, стройный, смелый, красивый Бичико Лежава объяснится ей в любви?.. Она, наверное, не знает, что за фрукт Бичико Лежава. А узнает, тоже не беда: в ее возрасте положительность и солидность не очень-то привлекают. Она разделит чувство каждого, кто не побоится ее бешеного брата и — запретный плод сладок — согрешит раньше, чем любая другая. А потом, если Бичико Лежава откажется жениться на соблазненной, этот сумасшедший Хибрадзе не пощадит его, не остановится ни перед чем. Кто тогда спасет от верной смерти брата Маки Лежава? Кто лучший друг Бичико? Кто устроит все? Джумбер Тхавадзе сделает это! Да, Джумбер Тхавадзе! А нет, так ее брат погибнет, это ясно, как день. Хорошо, если только брат, а то кто-нибудь еще подвернется под горячую руку. От такого головореза всего можно ждать: как-никак опозоренная сестра — это тебе не спор о невыпи-том роге!»