— Вы здешний? — резко начал Забельский.
Петр рассматривал маленький отряд.
— И здешний, и не здешний… Края эти я знаю…
— Как попасть в деревню?
— В какую?
— Все равно в какую, к чертовой матери! В деревню!
— Здесь недалеко есть деревня. Нужно выехать на дорогу.
— Черт его знает, где эта дорога! Два дня здесь плутаем, как дураки… Проклятая сторона…
— Какая уж есть, — сухо ответил Петр. — А в деревню я могу проводить. Она недалеко.
Поручик с минуту раздумывал, подозрительно рассматривая Петра: а вдруг?..
— А ты кто такой?
— Крестьянин.
— Ага. Ну, веди!
Петр медленно пошел вперед по тропинке. За ним зашлепали измученные, забрызганные грязью лошади. Поручик заметил, что проводник хромает и одежда на нем в лохмотьях.
— Где это тебя так отделали? Откуда ты идешь?
— Откуда? Дорога дальняя. С немецкой границы.
Поручик рывком натянул повод.
— С немецкой границы? Ты что же это там делал?
— Мало ли что делал… В тюрьме сидел.
Взгляды солдат устремились на Петра. Он шел медленно, положив руку на шею поручиковой лошади.
— Вот оно что…
Тропинка завернула в сторону, сливаясь с проселочной дорогой. Показались крыши деревни.
— Вот и пришли…
— Пожрать дадут, как ты думаешь?
— Если у самих есть, может, и дадут.
Но деревня оказалась опустевшей. Черные угли лежали на месте сожженной хаты. В соседней хате двери были распахнуты настежь, но нигде не было видно ни живой души.
— Нет, что ли, здесь никого?
— Так, может, вы, господин поручик, в хату, а я с людьми поищу, посмотрю кругом? — предложил Войдыга.
Поручик охотно согласился: хватит с него этой тряски на лошади. Он был измучен вконец; голова у него кружилась.
Петр остановился и с порога заглянул в хату.
— Можно зайти.
Забельский вошел за ним. Хата выглядела так, словно хозяева только что ее покинули. Вышитые полотенца на стенах, черная пасть остывшей печки, икона в углу.
— Видно, убежали, — заметил поручик. Петр выглянул в маленькое мутное оконце.
— Тут недалеко железная дорога. Наверно, бомбили пути, и люди скорее всего в лес ушли.
— А вас когда из тюрьмы выпустили? — вдруг спросил Забельский.
Петр пожал плечами:
— Никто нас не выпускал. Сами вышли первого сентября, когда началась бомбежка. Почтенная администрация заперла ворота и — драпанула. Пришлось без ключей открывать.
Поручик испытующе оглядел его.
— А за что ты сидел?
— За коммунизм, — отчеканил Петр и заглянул в стоящий на печке горшок. Но в горшке ничего не было.
— И что же теперь? — спросил Забельский.
Петр пожал плечами.
— Ничего. Иду вот домой. А у вас, господин поручик, какие планы?
— Хочу отыскать какую-нибудь крупную часть.
— Сомнительно, найдется ли. И в какой же стороне вы ищете, господин поручик? Направление, сдается мне, не совсем верное.
— Это почему же?
— Ну, как-никак — советская граница…
Забельский пожал плечами.
— До границы далеко еще.
Петр исподлобья присматривался к нему.
— И далеко, и недалеко. Может оказаться ближе, чем вы думаете.
— Как это ближе?
— Если бы, например, граница… передвинулась.
— Как передвинулась? — беспокойно изумился Забельский.
— А вот так. Красная Армия вчера перешла границу, — твердо сказал Петр.
Забельский вскочил и снова опустился на скамью, засмеявшись хриплым смехом.
— Вздор! Вот уж, право…
— Вовсе не вздор. Вчера Красная Армия перешла границу и продвигается вперед.
Забельский почувствовал, как у него внезапно сжалось сердце, — и потом опять все стало безразличным. Ах, не все ли равно… С минуту еще в ушах у него звучали слова крестьянина, потом они как-то померкли. Разве он говорил о Красной Армии? Бред, ничего не было сказано…
Петр, сидя на табуретке, принялся равнодушно сменять повязку на ноге. Он с трудом разматывал засохшие, пропитанные гноем и кровью тряпки. Вытащил из-под скамьи ведро, в котором оказалась вода, и стал осторожно поливать из ковша наболевшие ступни. Поручик машинально следил взглядом за движениями рук Иванчука.
— Приговор какой? — спросил он, наконец. Ему уже неловко было разговаривать на «ты», как раньше. Лицо этого оборванного бродяги не располагало к фамильярности, тем более теперь, когда выяснилось, что он вовсе не обычный жулик или конокрад. Впервые в жизни Забельский своими глазами видел коммуниста, одного из тех, о ком раньше лишь читал в газетах — в статьях, в отчетах о судебных процессах. Ему показалось странным, что они сидят вот так, в одной хате, и что тот совсем обыкновенный человек.