Том подтвердил и это. Мы молча посмотрели друг на друга.
— Проклятый еврей! — сказал Ахим, и при этом взглянул на меня.
— Он вовсе не еврей! — возразил Том вместо меня. — «Профессор» не выносит евреев.
— Ясно, еврей, — настаивал Ахим. — Эрвин только что заявил мне, что все те, кто отравляет атмосферу одним только своим существованием, — евреи.
И вполне дружелюбным тоном он повторил мои собственные слова, только что сказанные мною в адрес торговца новостями. Говорил он задумчиво, как человек, который не сразу уловил смысл услышанного и только теперь до него добирается. «Ну, мой мальчик, — казалось, говорили лукавые морщинки вокруг его глаз, — открой наконец свои карты».
В смущении я ковырял пальцем песок, зная — вернее, чувствуя, — что Ахим затягивает на моей шее петлю, которую я сам на себя набросил. Как мог я теперь оправдать свои прежние поступки? Том был прав: кто крадет у меня банку, посягает на мою жизнь!
Меня прошиб пот. Передо мной сидели Том и Ахим, ожидая моего ответа.
— Надо позвать полицию, — пробормотал я.
Разумеется, это была немыслимая чушь.
— Конечно, необходимо позвать полицию, — повторил Ахим, — Том, позови полицейского, и пусть он арестует «профессора».
— Я не желаю иметь дела с полицией, — Том смущенно почесал затылок, — сходи сам.
Я был рад, что наш разговор зашел в тупик. Махнув рукой, Ахим покончил с этой скользкой темой, поднялся и заглянул в щель между досками.
— Бочонка не видать, — сообщил он нам. Потом, внезапно приняв решение, повернул к выходу. — Вы тут позаботьтесь о дровах, а я потолкую с шведом.
В смятении смотрели мы ему вслед, когда он выходил из барака. И затем принялись ожесточенно рвать доски. Том орудовал на одной, а я на другой стороне барака. Мы не удостаивали друг друга даже взглядом.
— Хватит, — бросил я ему, пускаясь в обратный путь с целой охапкой досок.
Том шел за мной следом, тоже изрядно нагрузившись. Подойдя к дверям, он выглянул — нет ли Бочонка.
— Никого, — буркнул он.
Мы трусили по пустырю. Доски хлопали нас по плечам, набивая нам синяки.
— Что за издевательство! — ругался Том. — Возле кухни можно в шлаке отыскать кокс.
— Не скули, — произнес я, запыхавшись. — Как придем, сможешь разок затянуться, у меня еще есть в чемодане окурок.
Том вдруг страшно заторопился, и я едва поспевал за ним.
Налетевшая вчера буря бушевала до глубокой ночи. Она разъяренно хлестала море; свинцовая вода с ревом накатывала на берег. Мы жались друг к другу в бараке, как нахохлившиеся птицы. Воздух был полон неумолчного грохотания, глушившего всякую мысль.
— По мне, пусть хоть месяц бушует, — сказал я под вечер Мюллеру. Улыбаясь, я встретил его возмущенный взгляд. Почему мне было не радоваться вою бури, который отвлекал меня от мучительных мыслей?
— С чего это тебе пришла охота прятаться в этой вонючей конуре? — рявкнул Мюллер.
— Прятаться? От кого? Я… — но я не договорил.
Ветер и море внезапно умолкли, и в минутной тишине, властно пресекшей грохот, мы уловили звуки дождя, прорвавшего тучи и лившегося теперь неудержимым потоком.
Я ждал. Мюллер повернулся на другой бок. Нет, я мог не волноваться. Он ничего не подозревал об угрозах, которыми «профессор» преследовал меня уже несколько дней. И никто не подозревал. Ни у кого уже не всплывало воспоминаний о Бобби и догадок о том, кто его продал.
— Послушай, Мюллер!
— Ну?
Над морем вспыхнул и застыл голубой сияющий шар, и от изумления у нас перехватило дыхание. Как завороженные, глядели мы сквозь дыры и щели в стене на этот взлет сверкающей энергии: шар величиной с человеческую голову наклонно скользил теперь к морю и, коснувшись воды, взметнулся вверх светящейся стрелой. Затем наступила полная тьма, отгородившая меня от всего, что было вокруг. И буря снова обрушилась на море.
Я с головой укрылся одеялом.
Разбудила меня утренняя тишина. Я ощупью добрался до двери и приоткрыл ее.
Густой туман окутал мои ноги, я брел сквозь него, как по воде, до самой ограды. Колючую проволоку усеяли бесчисленные прозрачные капли, они трепетали в ожидании дня, который подарит им короткую сверкающую жизнь, а потом высушит без остатка. Со стороны Пор-Бу донесся ленивый гудок парохода. Я снова остался наедине с разбудившей меня тишиной. Я не хотел просыпаться. Мысли мои мешались в предрассветном сумраке. Но позади меня, на фоне бледнеющего неба, уже вырисовывались сизые громады гор. Наступающая заря безжалостно и равнодушно срывала с каменистых склонов ночной покров и, рассеивая мрак забвения, освещала картины минувшего. Мысли мои возвращались в далекое прошлое, и это прошлое становилось между мной и «профессором». Старик Биберман, облачившись в свой фартук, говорил мне: «Когда я с тобой, ничего не бойся». И маленький худой мальчуган, держась за руку старика, смело шагал мимо косматого волкодава Джимми. Джимми не осмеливался рычать на меня, хотя я показывал ему язык.