Когда я проходил мимо кухни, меня вдруг окликнул Ахим.
— Это ты, Мюллер? Куда это ты запропастился? Я себе уже ноги отстоял, а тебя нет и нет.
Он понизил голос и доверительно зашептал:
— В Перпиньян прибыла партия интернированных. Среди них Герхард Кортен. Я обнаружил его имя в списках прибывших. Необходимо как можно быстрее организовать его побег!
Я стоял перед Ахимом неподвижный, слегка сутулясь. Месяц светил мне в спину и озарял лицо Ахима. Я видел, как подергивалась его щека — верный признак того, что Ахим в затруднительном положении. Я даже видел, как дрожат его веки. Он был мне близок, словно все эти годы мы прожили вместе и вместе прошли огонь и воду. И тем обидней мне было, что только по недоразумению посвятил он меня в свою тайну. Значит, я так и остался для Ахима чужим. В этот миг он отнял у меня все, что я считал уже своим достоянием. И заранее наслаждаясь его испугом, я сказал со злорадством:
— Приятный сюрприз! Побег Гроте уже и так влетел нам в копейку. А Герхарда Кортена я с детства знаю. И непременно сообщу о нем лагерному начальству, пусть займется им как следует.
Ахим так упруго приподнялся на носках, словно собирался броситься на меня. Он шумно и глубоко вдохнул воздух. Но потом, тотчас же овладев собой, спросил с самым непринужденным видом:
— Ты подслушивал?
— Подслушивал.
— В дюнах стоял?
— В дюнах.
— Сколько же ты хочешь? — От возмущения я онемел.
— Подумай как следует, — сказал Ахим ледяным тоном. — Можешь недурно заработать, да еще голову Герхарда в придачу получишь! Впрочем, — он деланно засмеялся, — Нетельбеку и «профессору» деньги еще тяжелей достаются. Сегодня после обеда они уже начали продавать рукописные памятки с важнейшими датами из биографии деятелей «Третьей империи». Пять франков все удовольствие. Присоединяйся к ним — неплохой заработок.
Настала моя очередь пружинить на носках.
— Ахим!
— Ну, чего тебе?
— Попробуй еще раз сравнить меня с Нетельбеком или с «профессором»…
— И что тогда?
— Тогда я дам тебе в морду.
Наступила тишина, которую нарушало лишь наше дыхание. Ахим стоял словно окаменев. Невыносимо медленно тянулись секунды. Наконец он сказал:
— Ну что ж, валяй!
И тут я окончательно растерялся: я услышал его приглушенный смех. Это было уже не тонкое блеющее хихиканье, нет, он смеялся от души и говорил с веселым озорством:
— Ну, валяй, чего стоишь!
— За что же? — спросил я, стыдясь того, что в голосе моем слышатся слезы.
— А за то, что я скотина.
Он схватил меня за плечи, потряс и, подхватив под руку, потащил за собой. Мы остановились возле самого камыша и уселись на землю. В мягком свете месяца камыш казался иссиня-черным. Темный свод неба словно покоился на стрельчатых стеблях, тянувшихся стеной до самого горизонта. Ахим указал рукой на месяц, бледный лик которого проступал сквозь колючую проволоку, и сказал с усмешкой:
— Того и гляди исцарапает себе нос.
Я промолчал.
У Ахима трезвый разум и смутные чувства переплетались самым странным образом. Так, несколько дней назад он потребовал, чтобы я распластался на животе и раскинул руки. Я поднял его на смех. «Нет, ты попробуй, — уговаривал он меня. — Знаешь, кажется, будто обнимаешь всю землю». В конце концов я уступил, чтобы сделать ему приятное. Но сколько я ни старался обнять весь мир, мне это не удалось. Зато в рот мне набился песок. Я долго отплевывался и ругался на чем свет стоит. Ахим был очень смущен.
В другой раз он сказал мне: «Вот ложись на спину и старайся смотреть только на небо. Небо, брат, что зеркальная линза: ловит все твои мысли и сводит их, словно в фокусе».
Я улегся на спину. «Только не скашивай глаза на кончик носа или на ресницы, иначе все пойдет насмарку», — пояснил Ахим.
Через несколько секунд у меня начали слезиться глаза. Больше он уже не приставал ко мне со своими опытами.
Я придвинулся к Ахиму.
— Закуришь? — и вытащил самый большой окурок.
Он чиркнул спичкой. Вспыхнул прямой, немигающий огонек.
— Что это за историю рассказал тебе матрос? — спросил Ахим.
— Про еврея одного, который бросился в море.
— А, знаю, — ответил Ахим со странной интонацией.
— Что, матрос и к тебе с ней приставал?
— Нет, — ответил Ахим.
— Откуда же ты про нее знаешь?
— Да уж знаю.
Я сидел, потирая в смущении пальцы. Месяц неторопливо высвобождался из проволоки. Море, подернутое рябью, напоминало огромную голубую скатерть в волнистых складках, усеянную сверкающими блестками. Чудесный мир мечты, светлый, как мелодия, которую недавно наигрывал Джеки… И вдруг царившая кругом тишина показалась мне гнетущей. Мне захотелось услышать чей-нибудь голос, на худой конец свой собственный.