как на подворье петухи.
«Здесь будет всё, – вещают звёзды,
указывая людям путь, –
покуда в сердце не морозно
и в завтра хочется шагнуть.
Покуда череда событий,
в дома стучась, который год
карандашом простых открытий
рисует солнце у ворот.
Зимний день
За горою, без поправки
на сверкающий ледник
зимний день снимает шапку,
гладит неба воротник.
Там свивается дорога
в прочный жгут, и санный след
довезёт тебя до Бога –
до желаемых побед!
В чашу праздничного звона
азиатских этих мест
даже старая ворона
крик роняет, словно крест.
И сечётся луч, как волос,
и слышнее птичий грай,
если свищет санный полоз
про морозы и Алтай.
Апельсиновый, яблочный, синий…
Апельсиновый, яблочный, синий –
вспыхнул свет за горой и погас.
У алтайского солнца павлиний,
на дорогу нацеленный глаз.
По алтайским приметам не нужно
уходить в предвечернюю даль,
где курганы и кости верблюжьи
умножают земную печаль.
Но иду, и кузнечик-игруля
приглашает на сольный концерт,
и блестит комариною пулей
капля крови на длинном конце.
Сколько шума летает по свету!
Рыку зверя и лязгу зубов
ни к чему поклоняться поэту,
но принять эту ночь он готов.
Мухомор областного значенья
предлагает лесного вина,
и всплывает лебяжьим свеченьем
над алтайским угодьем луна.
Жить и жить бы в сиянии этом,
волчью ягоду барышней звать…
Здравствуй, Тень – провозвестница Света,
здравствуй, Свет – и отец наш, и мать!
Утром с постели встану —
ты за окном идёшь
в бурке седой тумана,
широкоплечий дождь.
Вешаешь всюду бусы,
манишь идти с собой,
добрый, зеленоусый,
клумбовый, ледяной!
И озорник к тому же:
не покладая рук
обыкновенной луже
даришь тончайший звук!
Дёргаю колокольчик —
долог его шнурок…
Может быть, кто захочет
свидеться на часок?
Верю: за облаками
выйдет встречать родня,
станет плескать руками,
спрашивать про меня.
«Как ты сюда?.. Надолго?..
Где?.. На Алтае?.. Что ж...»
Ах, ты, в одежде волглой
старый мучитель — дождь!
В марте
Марта льды кружатся у забора:
зацепились вновь за облака!
Их скупает оптом за оболы
горная строптивая река.
Просыхают пятнами на ткани
тени, и не высохнут никак.
Забросать стремятся облаками
воды каждый встречный буерак.
Полдень, а ещё не брали взятки
птицы с первых бабочек и мух,
и болеет в снах своих ветрянкой
под землёй скучающий лопух.
Многообещающей телегой
март въезжает в душу мужика,
и почти словами человека
говорить пытается река:
«Хариусом с горных перекатов
я пришла, мой пасынок, к тебе,
чтоб стократ весеннее стаккато
прозвучало в строчке и в судьбе».
Алтай многоликий
Весёлые песни пою, покидая
владенья алтайского бога Кудая,
где горы хранят молибден для потомков,
и молятся люди аржанам-потокам.
А дочки Кудая – небес ученицы –
на радуге любят сидеть как на ветке,
и славить века, подражая синицам,
и грезиться, как коммунизм с пятилеткой.
Куда я, Кудай, узкоглазый мой предок,
на белом коне, с ноутбуком под мышкой
уеду?.. Дымятся аилы к обеду
и целится даль пограничною вышкой.
По Чуйскому тракту грохочут КАМАЗы –
зарплату везут загорелому люду.
А, впрочем, её я не видел ни разу….
Алтай многоликий, тебя не забуду!
В материю радуг закутан спросонок
твой горный массив, что глядится неброско,
и чувствует горлом тебя жаворонок,
и рыжее солнце сосёт, словно соску.
Едет Ойрот на коне
Краски ночного Алтая
пьёт изумрудный песок.
Месяц на горке латает
смятый Медведицей рог.