над сладкой ягодой хорошея,
и солнце нитями жёлтых бус
с утра орлу украшает шею.
Приедешь – подумаем вместе, как жить,
чтоб в жилах текла бухтарминская сила,
и месяц свои золотые ножи
в ночи поднимал за Алтай и Россию.
Раздуем огонь в запоздалой печи,
по звёздам прочтём эпифанию чуда
и, как полагается, промолчим
зачем мы явились сюда и откуда.
Звуки Азии
Обращение к Азии
День прикинулся дорогой –
той, на Азию похожей,
что трещит с утра сорокой
и шуршит змеиной кожей.
Где ты, синий и зелёный
отблеск Азии весенней?
Я пришёл к тебе с поклоном
сон полуденный рассеять.
Удивиться твоим рекам,
под землёй текущим к югу,
и влюблённым человеком
изучить песков науку.
Путь в Азию
Когда тебе в Азию нужно
увидеть живую луну,
садись на скамейку и слушай
подругу печали – зурну.
Подъедет со скрипом телега,
возница поправит усы
и скажет: «Я сын того века,
что слушал раскаты грозы.
Садись. Казахстаном укройся,
Монгольскую степь притяни.
Уж больно обильные росы
нам выпали в летние дни!
Китай, если нужно, в дороге
связав в золотые снопы,
с молитвою чистой и строгой
сложи у звериной тропы.
Хотел ты на Азию сбрую
надежд человечьих надеть?
Тебе я возможность дарую,
как сыну степей, умереть.
С котомкой вчерашних отрепий
и с беркутом ярым в груди.
Вот Азия! В жёлтые степи
с поклоном сыновним войди».
Стрижи
О крыльев серебристые ножи!
На тонкие ломти разрезан воздух.
И стынет чай, и неба этажи
наполнил дым, мечтающий о звёздах.
Откуда он? Попробуй, расскажи
о вещих снах, о лыке и мочале!
Зимой – о белых выстрелах лыжни
в живое сердце северной печали.
Крик петуха несётся со двора,
гусиные перебивая оры.
Стрижиная густая детвора
Гагарину сродни в полёте скором.
Наивен ив серебряный указ,
что лучше наблюдать из окон дома,
как в лютое ненастье дикобраз
летит по небу – рыжая солома.
Тут жизнь, и домовитые стрижи
перину перетряхивают лета.
Попробуй, их указом отреши
от ликованья, молодости, ветра!
Морозным утром
Побросаю пожитки в сани,
на морозе свечу зажгу
и увижу: пророк Исайя
улыбается сквозь пургу!
Электрическое, живое
в наших русских зимних лесах
то потрескивает, то воет
вне таблиц, табелей и граф.
Комариная ли, камаринская –
всё просторное, всё горит
поутру, как усадьба графская,
как на дереве снегири.
Я и сам из лихого племени
Новотроицких казаков,
что садилось за стол с пельменями,
посетив девичий альков.
Что мне ваши фейсбуки, лайки,
кабинетная ваша суть,
когда в памяти балалайки
до утра не дают уснуть!
И летит ледяная пудра,
вехи ближние хороня,
и играет морозным утром
яркий луч на узде коня.
Поэт в Багдаде
Слух, приятель, ветром даден,
и на семь вершков могуч.
В старом, тыквенном Багдаде
купишь мёда и сургуч.
Отнесёшь добычу в спальню
юной ласковой княжне,
чтоб живые, в кольцах, пальцы
не готовились к войне.
Тут эмаль, а там – кинжалы.
Ходят-бродят посреди
слуги в белом, слуги в алом,
и айран разлит в бадьи.
Вес становится условным,
ноги пляшут там и тут,
и серебряные волны
от кальяна в сад плывут.
«Принимай, княжна, с Алтая
шкуры соболя и лис!
Мы сыграли свадьбу в мае,
а в июле – развелись.
И теперь моя свобода,
что росла среди полей,
ищет всюду, ищет брода
к белой рученьке твоей!»
У Багдада соль на шее
проступает в жаркий день.
В опахалах хорошеет
и княжну целует тень.
Просыпаюсь под телегой.
Ни жены, ни дома нет.
Только утренняя нега,