только звание – поэт!
Сон быка
Труд не малый – расставанье с летом…
Кто у дома, в зарослях пырея
мастерит зелёную карету,
чтоб уехать в осень поскорее?
«Динь-динь-динь» – щебечет наковальня,
«тук-тук-тук» – играют молоточки.
Хороша, светла у лета спальня –
весь Алтай в сиреневой сорочке!
Ну, а осень… сеять капли в землю
будет из серебряной посуды,
чтоб всходила на пригреве зелень
в октябре, не нужная по сути.
Белый бык, слегка голубоватый
от реки, под кожею текущей,
спит и видит светлые палаты,
городок, который в речку спущен.
Видит, как из улочки выходит
ход крестовый списанных трамваев –
мордою стеклянной в огороде
ищут электрическую сваю.
Не найти им, труженикам красным,
подворотню, из которой Каин
выходил, отрыгивая квасом,
грабить быт купеческих окраин!
Сон уходит в лабиринты лета
и щекочет розовые губы.
Спутаны караты и кареты,
музыка души и душегубы.
И плывут ладьи с Тьмутаракани
воевать сибирские угодья,
песнями удачу заарканив –
жеребца на красном огороде.
В пустыне
Твой кукиш простор просверлил,
и стала всевидящей высь.
У чёрта довольно чернил
на каждую синюю мысль,
на каждую радугу дня,
а воды уходят в песок –
в обитель сухого огня,
ища благодатный исток.
Бежит под землёю вода:
тугим напряжением жил
гудит, как в ночи провода,
как Богу звонит Азраил.
А, значит, Абхазии зреть,
Китаю выращивать рис,
и в новой картине взлететь
мечтает художник Матисс.
Лимонное море песка
сжигает резину у кед.
Направо – варяжья тоска,
налево – терновник из бед.
Но верю, не спит Агроном,
в ком новая правда живёт,
и лама священное «ОМ»
в пустыне страданья поёт.
Однажды стальная змея
горячий песок просверлит
и, падая с неба, струя
коснётся окалины плит.
Зелёный войдёт в голубой,
и золото в нашей крови
шепнёт: «И в пустыне нагой
вы были в объятьях любви».
Красный путь
девушке-монголке
Твой азиатский глаз блеснул как сабля:
в лесу ресниц он, словно самурай!
Я красотой твоей слегка ограблен
и думаю с восторгом: «Не замай!»
И семь твоих доверчивых косичек
с утра стегают воздух, как коня…
Скажи, куда сквозь ржавчину привычек
несёт он удивлённого меня?
А степь встаёт столбами рыжей пыли
до облаков, и факельным огнём
времён Чингиза освещает были,
в которых мы по-прежнему живём.
Твои векам угодные призывы,
чтоб я семью сынами в юрту врос,
рождают серебро у листьев ивы
и в сердце – мельтешенье жёлтых ос.
Я оберну стрелу китайской лентой,
пущу – стрела укажет красный путь.
Поют цикады – верная примета,
что встретимся с тобой когда-нибудь.
Что скалы не смутят своим оскалом
и бег коня услышат там и тут…
Вон Шамбала – звенят её цимбалы,
знамёна в небе – облака плывут!
Монолог аксакала
Мой день не хорош, не плох:
такой он, как есть, мой день!
Течёт золотистый плов
по скомканной бороде.
В семье аксакала нож
всегда во главе стола,
и тем он уже хорош,
что режет хлеб пополам.
Разбрызгивая лучи
о лунный озёрный столб,
сухая полночь молчит,
как пахнущий стружкой гроб.
В её пустоте – зрачки
далёких степных огней.
И выданы басмачи
ногами своих коней.
О, Туркестан огня
и красных больших идей,
в охапку скомкай меня
и в новый халат одень!
Роняет звёздная ночь
в озёра живую нить.
Ни правому не помочь,
ни левого накормить.
Хозяин степи – сайгак –
читает Коран любви
дыханию пирога,
содружеству на крови.
Степная полночь молчит,
качая звёздную сеть,
и новой жизни ключи
мечтают замок иметь.
Застольная песня
Б. К.