словом крепким, как орех,
сообщил, чего нельзя:
«С Чингисханом мы – друзья!»
……………………………………………..
Дверь тихонько отворилась
и к гостям (скажи на милость!)
вышел мальчик лет пяти,
сюр желая привнести.
«Чингисхана вызывали,
покорителя печали?
Он явился к угощенью
в своём новом воплощенье!»
Так и прыснули в кулак
и алтаец, и казак,
посмотрев на мальчугана
чуть повыше таракана!
Гость же подошёл к огню
и, не глядя на родню,
что заполнила аил,
на поленья наступил…
Стала крепкою рука,
ростом стал – до потолка,
и багровый, словно тать,
приказал ребятам: «Встать!»
Встали все, и в тишине
ворон каркнул на сосне,
и в сиреневую высь
чьи-то мысли унеслись.
«Сесть!» – последовал указ…
Искры сыпались из глаз!
Сели тихо, вспоминая
про Орду и степь без края.
После этого излишки
духа юркнули в мальчишку
и уже не проявляли
ни восторга, ни печали.
А малец нашёл в углу
куклу, мячик и юлу,
и, усевшись на кровать,
стал с находками играть.
Семиплат, жена Саптыкара
Саптыкар – охотник редкий:
под ногой не хрустнет ветка,
мимо соболь не пройдёт
и лисица, и енот.
Пуля меткая достанет
на берёзе и в тумане,
в полдень тихий и в грозу
и медведя, и лису.
У него аил, что надо,
глазу путника везёт:
видит конус шоколада,
а над ним – луна поёт.
И огонь внутри аила –
фантастическая сила –
и краснеет, и трещит –
сам себе готовит щи!
Всё имеет Саптыкар,
и как греческий Икар,
устремлён к алтайской вере
и в беседе, и на деле.
«Саптыкар, – шумят берёзы, –
ты и в праздники тверёзый,
и спешишь уважить гостя
золотых орехов горстью
и бараниной, и мёдом,
а ещё – старинной одой!
Одного тебе в аиле
не хватает: ласки милой.
Нет красавицы-жены,
и топшур твой – без струны!
И зимой, когда метели
заметают даже тени,
у весёлого огня
не резвится ребятня!»
И водили тары-бары
все, кто знали Саптыкара:
говорили про жену,
шибко нужную ему!
И однажды мужики,
большей частью кержаки,
навестили Саптыкара
и «потребовали пара»:
рассказать им, почему
не заводит он жену?
Саптыкар задвигал бровью
и сказал гостям с любовью:
«Я давно уже женат
на царице Семиплат.
Не девица, не старуха –
существует в виде духа
в нашей солнечной глуши –
знают зайцы и ужи,
и трава, и ветерок,
что от духа недалёк!
Проживает Семиплат
(тело – розовый закат)
за Медведицей Большой,
а у нас – своей душой.
Неразлучен я с царицей,
со своей душой-девицей
на охоте, на коне
и на сене при луне!
Вместе байки сочиняем
и по струнам ударяем,
и в космическую даль
нас уводит пастораль.
Байки – это наши дети:
будут жить на белом свете
и с гостями заодно
пить чудесное вино!»
Саптыкар, сказав такое,
вытер скорою рукою
пот, катившийся со лба,
сообщив гостям: «Судьба!»
И добавил на прощанье
не посыл, не обещанье,
что в густом плывёт вине –
о далёкой стороне:
«Как умру, рожусь поэтом
или думающим светом
рядом с юной Семиплат,
в блеске утренних палат!»
Что рассказал говорящий конь
о будущем
алтайского народа
Однажды Борсун-охотник
спас женщину пожилую.
Переплывала она
холодную и живую
Катунь, и разбила лодку,
направив её на камень…
В молчанье лесной округи
пропели пороги «амен»!
Вынес Борсун на берег
ту женщину в малахае
и, тепля в душе надежду,
стал ей делать дыханье.
Вскоре она вздохнула,
открыла глаза, и в небе
увидев птицу, сказала:
«Дам ей горбушку хлеба!»
Та женщина оказалась
шаманкой, служившей верно
родному горному краю,
своим землякам и вере.
Охотнику обернулась
она пичугой лесною
и обещала исполнить
желанье его любое.
Со дня своего рожденья
желания не имело,
в трудах земных пребывая,
Борсуна крепкое тело!