Шаманка ждала ответа,
охотник «листал наитье»,
и тут, звеня удилами,
вышел конь из укрытья.
Борсун посмотрел на друга
взглядом, полным печали,
и сообщил шаманке:
«В коне я души не чаю.
Он с лёгкостью человека
уставшую душу лечит…
Пусть говорит со мною
на языке человечьем!»
Едет Борсун полями,
едет сосновым бором –
конь не переставая
ведёт свои разговоры.
О дальних морях и странах,
в которых живут циклопы,
и золотых туманах,
накрывших поля Европы.
Конь говорящий мечет
искры из-под копыта,
и друг ему отвечает
согласием следопыта.
Увидит конь подорожник
и сообщает другу:
«Трава эта раны лечит,
давая отпор недугу.
Сорви полезное зелье
и положи на рану –
утром встанешь здоровым,
как будто наелся манны!»
Свезёт на берег Катуни
конь охотника-друга,
и в тишине продолжит
читать лесную науку:
«В воде проживает рыба,
предок нашего змея.
Не различает звуки
и говорить не умеет.
Но помощь всегда окажет
детям, отставшим в росте,
лечит суставы тела
и укрепляет кости!»
Беседы друзей, живые
как облака над лесом,
ни разу не уходили
дальше нужды телесной.
Кружили словно стрекозы
над ними в игре весёлой,
и слушали их берёзы,
и пели ветра виолой.
Цветущим маком краснели
весной долины Алтая,
и кто-то играл на скрипке,
покой в душе обретая.
Охотник Борсун сощурил
свой глаз, на добычу зоркий,
спешился торопливо,
коня потрепал за холку
и попросил: «Опиши мне,
мой друг, наделённый даром
видеть всё то, что скрыто
от наших очей туманом,
какими будут потомки
алтайцев, в горах живущих
среди одиноких кедров
и родников поющих?»
И конь ответил рассказом
на языке народном,
каким говорят обычно
алтайцы в своих походах,
на языке, далёком
от языка науки,
про лошадей железных
и сыр, издающий звуки.
И даже поведал другу,
полный живых видений,
полёт на луну в корыте,
и ряд других наблюдений.
Лежит Борсун на пригорке –
рукою двинуть не может.
Болит голова от мыслей,
мурашки бегут по коже.
Лежит и утро, и вечер,
и даже луна застала
его в неподвижной позе,
Когда же сверчки запели,
лягушки заверещали,
поднялся Борсун-охотник,
забыв на время печали.
«Скажи, провидец, богатый
выдумкой молодою,
а будут ли наши потомки
счастливы под луною?
Как наши предки, в пустыне
искавшие шум прибоя,
людьми счастливыми были,
как счастливы мы с тобою?»
Конь посмотрел на друга
глазами мудрого змея
и сообщил на ухо:
«Сказать о том не умею!»
Счастье – удел двух женщин,
одна из которых – стая
диких гусей над лесом
и тишина золотая.
Другая женщина – блики,
утренний сон, веселье.
Тайной живёт великой,
радость повсюду сея.
Любит послушать сказки
возле огня, в долине,
и тени плодит экстаза
игрою на мандолине.
Как золотые лу'ны –
одна на небе играет,
другая в водах Катуни
отражена, нагая,
должны быть женщины эти,
иначе счастья не будет!
У наших потомков дальних
будут впалые груди.
И тяга к приобретеньям
украсит их дни весельем…
Не будет только двух женщин,
которых мы все имеем!»
Зауважал охотник
коня, услышав такое,
и, полный живых видений,
лишился сна и покоя.
Утром подставил спину
коню, наученный бесом:
«Я больше ездить не буду,
мой друг, на тебе по лесу!
Ты предан большой науке,
а я – похож на барана…
Теперь катайся на друге
и ночью, и утром рано!»
Осилить не смог, однако,
охотник конского веса:
поднял друга немного
и опустил на место!
Чем кончились разговоры
коня с Борсуном – не знаю!
Об этом молчит преданье
Чуйским трактом
Алтай – богатырь могучий,
а Чуйский тракт – как ребёнок:
играет с летящей тучей
и свищет, как жаворонок.
Бензиновый доходяга,
танцор, живущий изгибом
дорожной ленты и флага