Алешка Усатов. Сначала на велосипеде, потом на "Стриже", а последний раз на "Москвиче" без тормозов. Он вернулся на родину с Украины, где оставил двух сыновей, двух жен, две квартиры и двадцать лет своей жизни.
23. Ecclesiastes
Дискотека отчасти испортила мои музыкальные вкусы, появился явный крен в сторону от рока. Современная музыка вызывает у меня равнодушное раздражение, а знакомая старая – тоску. Ее можно слушать лишь изредка, желательно, в обществе друзей и алкоголя. Мой музыкальный кумир все тот же – Слепой от рождения Американский Негр.
Музыкальных записей в цифровом формате у нас с сыном, не торопящемся стать моим продолжателем на пути диско, столько, сколько я никогда раньше не видел и не слышал. Но ничто не сравниться с замирающими звуками из приемника того бесконечно далекого прошлого.
Сева Новгородцев все еще ведет "Рок посевы" на ВВС, хотя пик его популярности давно прошел, – звонят и пишут в основном редкие слушатели моего возраста. Иногда случайно я натыкаюсь в эфире на его волну и с трудом выдерживаю несколько минут. Вещание "Голоса
Америки" урезали до трех часов в сутки, но от этого легко узнаваемый бруклинский акцент дикторов еще острее волнует колебания струн памяти. "Свобода" уже не та: старичков антисоветчиков отвадили от микрофона, острота комментарий иногда ниже нашего ТВ. И, все-таки, каждое утро после пробуждения и часа полтора перед сном слушаю их передачи. Иногда мне кажется, что я единственный в городе, кто делает это до сих пор.
Аппаратуру я постепенно распродал знакомым, а часть записей и один из магнитов в ходе обмена века отдал Диме за остатки его марок, сунув в придачу лампу дневного света, взятую на память из каптерки художника почты, старые наушники и лишнее в нашем домашнем хозяйстве кресло. Пару последних пластинок и порнографический журнал, приобретенный для такого случая у Сивкова, удалось выгодно обменять на "Зенит" Юры Сухорукого. Этот местный чудик с одной действующей рукой, от чего здороваться с ним нужно левыми, обвешанный фотоаппаратами, приемниками и биноклями вечно бродил по городу и окрестностям в поисках развлечений. Другой любитель обменов, Шура
Стерлигов, дал мне за вертак "Ишим", тут же подаренный брату Коле.
Только большие ганинские колонки с надписями "Звуки Времени" до сих пор стоят у меня в сарае. Сначала было жаль расставаться, а потом они устарели. По семейным праздникам я использую их как дополнительные скамейки для гостей, на лучшее применение они уже не годны.
На деньги от сбытой аппаратуры я хотел купить иностранный приемник. Дважды ездил в Москву, искал по комиссионкам, но подходящей вещицы не встретил. Ограничился самодельным ящиком, многократно улучшаемым в течение десятка лет, которым, Бог даст, буду пользоваться до конца дней. Старушка "VICTORIA-003", верно служившая мне 18 лет в странствиях по загаженному чекистами эфиру, отдохнув немного на пенсии, была разобрана на бесполезные запчасти.
А вот у Изегова как в музее сохраняются диски и аппаратура той поры.
Как-то мы с большим трудом по случаю приезда Чижа уговорили его включить старенькую музыку. Он долго отнекивался, кряхтел, передвигая ящики и соединяя провода, и под конец удивился: "Надо же, работает!"
В шкатулке среди десятка старых ручных часов у Сергея затерялся
"POLJOT" 70-го года. Секундная стрелка, как бы почувствовав хозяина, без завода встрепенулась и побежала по кругу. В первую ночь, как когда-то тридцать лет назад в армии, пряча от стариков, я положил часы под подушку, и, прислушиваясь к их едва различимому странно не ритмичному тиканью, счастливый уснул…
До сих пор иногда чешутся руки тряхнуть стариной и сбацать на весь город Настоящую Дискотеку! И тогда в оглушительном мареве звуков пронзительно сентиментальной баллады You"re my everything я вижу в своей памяти танцующих в лучах прожекторов и Чижа с сигаретой в руке уходящего в темноту еще неизвестного будущего…
Но время прошло. Пора остановиться. История нашей дискотеки давно подошла к концу.
Мы все тогда были молоды, нечаянно счастливы этим, и, наверно, влюблены друг в друга и в само то время расцвета нашей жизни, когда и сами мы были Звуками Исчезающего Времени.
P. S .
Пару слов о том, как я дошел до жизни такой, то есть, возомнил себя писателем.
Не так давно в передаче "Свободы" рассказывал о себе и читал отрывки из своей очередной книги, наш земляк, уроженец Слободского
Пырегов. В 70-х он выучился в МГУ на марксистского философа, а в перестройку перебрался на Запад. В ту пору всех советских, как редкую породу приручаемых зверей, за границей еще привечали. И вот, скучая в Париже, он, как видно, за ностальгировал. Сладко излагал о распрекрасном нашем городке с его расчудесными жителями, о полуночных кострах за рекой, о романтичных мальчишеских драках до первой крови, об экзотически заледенелой водопроводной колонке посреди зимней улицы.
Я был рад, что у нас появился новый писатель. Да, еще со
"Свободой" дружит. Рассказал Чижу. Хотя и не сразу, он припомнил:
"Жил где-то не далеко, на Ленина…Так это же ПЫРЯ!Низенький такой, противный, года на три меня старше, – в школе это кажется до фига!
Пионервожатым был, любил командовать. В лагере побил меня за то, что я сидел в кустах во время утренней пробежки". После воспитательного гусиного шага и дежурного употребления в качестве боксерской груши,
Чижик собрал свой чемодан и ночью отправился домой. Но на подступах к мосту был нагнан тремя ставшими вдруг очень любезными вожатыми.
Посулив недобитому пионеру райское житье (в пионерском лагере дабы не выделяться, Чиж носил красный галстук), его уговорили вернуться.
После такого низвержения заочного кумира мне стало досадно.
Какой-то бывший комсор Пыря сидит в Парижике и пописывает сладкие воспоминания о "лучшем городе на всем белом свете". Да, еще со
"Свободы" вещает! Издалека и подножное говно собачье кажется толще и жирнее. А тем более воспоминания беззаботного детства. Конечно, костры за рекой летними ночами весело трещат и поныне. Жгут в них лавки, навесы, кабинки для переодевания и прочие ненужные вещи.
Лично мы с Чижом и братом Колей недавно сожгли на старом пляже легко отвалившуюся дверь конурки водозабора. Что касается первой крови, то папуасы обычно ограничиваются фингалом во весь левый глаз.
Со всего этого у меня раззуделась рука. Хотя какие-то приступы графомании наблюдались уже в школьных сочинениях (отмеченных еще в восьмом классе учительницей литературы Зоей Ивановной) и давно пропавших тайных дневниковых записях, дальше эпистолярных изысков в адрес Семикаракорска и небрежных черновых заметок я не продвигался.
Последней, но мощной каплей переполнившей чашу природной лени, стало появление на моем крыльце журналиста местной газеты Рубцова, – молодого улыбчивого СЛОНОПОТАМА в очках. Стопроцентный удмурт, как он себя торжественно отрекомендовал после изрядной порции семикаракорской огненной воды, оживил мою память участника не признанных событий августа 78-го и желание вспомнить все. Сначала о
Русском бунте и наших Ильичах, а затем обо всем остальном.
Чиж по прочтении первого варианта повести встретил меня словами:
"Блинов, ты Гений! Все так и было! До четырех утра перечитывал!" – И прослезился.
Но его уже почти взрослая дочь, студентка московского вуза с психологическим уклоном, несколько охладила восторги, поставив неутешительный, но совершенно справедливый диагноз: "Бред сумасшедшего".
Слава Богу! Слава Компьютеру!