Однажды, созерцая сосновый бор и ручейки, впадающие в речку, он подумал, что хорошо бы спуститься с холма по тропинке и встретиться у ручья с кем-нибудь, кто хотел бы встретиться с ним. Только что он подумал, как тут же увидел тропинку, сбегающую с холма к лесному ручью, а у ручья – девочку белокурую-белокурую и с такими глазищами, что у него даже закружилась голова от синевы её глаз.
– Ты хотела меня видеть? – спросил Кеша и потупился, он впервые видел, чтобы белки глаз отливали такой яркой голубизной.
– Я хотела тебя видеть, но не знаю зачем, – сказала девочка.
Было бы очень хорошо посадить вместе с нею цветок, подумал Кеша и увидел в руках синюю луковицу.
– Давай мы посадим этот цветок. А потом будем приходить сюда на бережок и смотреть, как он растёт, – опередив Кешу, сказала девочка.
Они посадили цветок, и Кеша вновь очутился на кровати. Кто и когда перенёс его, он не помнил. С девочкой тоже больше не встречался, потому что досо́чки исчезли, а с ними – и зелёные холмы, и тропка к лесному ручью. Тогда впервые он ощутил грусть своей жизни. Его словно обманули, предоставив возможность жить здесь, а не там. Потому что там для него жизнь была более реальной. А эта казалась всего лишь сном, в котором таятся только лишь загадки той, настоящей жизни.
Однажды к ним пришли святой отец с матушкой. Всё вокруг окропили святой водой, а на окнах и входной двери написали Божии крестики.
А потом ещё приходил загадочный старец, в длинных золотисто-голубых одеждах, с капюшоном на голове. То есть не приходил, а уже стоял посреди горницы, когда отец подвёл Кешу.
– Боже правый, это же звёздный ребёнок! И ты просишь меня?!.
Старец в капюшоне осёкся, но его зелёные глаза полыхали восторженным огнём. Он распрямился.
– А я-то думал, что Бэби Кис, Бэмсик, – наш Звёздный…
Он опять осёкся.
– Вся наша беда в том, Иннокентий Иванович, что мы боимся своей победоносной силы. Всё тормозим, тормозим, ладно бы только себя – за детей взялись, а новый человек индиго и новое небо уже здесь, с нами, но мы не понимаем своего счастья.
Старец перекрестился и, возложив левую руку на чело Кеши, а правую с жезлом приподняв над ним, строго сказал:
– Сынок, когда тебе захочется доставать «солнышки» из снега или всё, что ты ни захочешь, брать прямо из воздуха, скажи в сердце своём твёрдо – никогда, не буду, не хочу.
Человек в капюшоне легонько коснулся жезлом его темени. И жезл, потрескивая, зашипел, словно раскалённый в огне прут, опущенный в воду.
– А теперь ступай, отдохни, поспи.
Уже засыпая, Кеша услышал:
– Остановить-то я остановил, но такой внутренней силы ещё не встречал. Если однажды он скажет – всегда, буду, хочу , мои затворы рухнут, я не всесилен.
– А вы, Досточтимый Отец , и затворы запечатайте. Сделайте привязку к тому, чего никогда не случится, например, к ускорению земного времени. Только тогда пусть затворы рухнут. Вы понимаете?!
– Понимаю, – сказал загадочный старец и вздохнул. – Мы даже окошка не оставляем, ведь в результате катаклизмов никакого ускорения не предвидится. Скорей всего, земные сутки растянутся, – он опять вздохнул.
– Да, конечно, – сказала мама. – Но пока я здесь – он свободен. А когда окошко потребуется – я уже буду там и оттуда помогу ему.
– Возьмите эту вещицу. Положите в короб с кубиками, она его, – строго и ещё как-то очень недовольно сказал старец. (В его руках сверкнул то ли кусочек стеклышка, то ли синий перстень.)
За окном метель и сумерки смешались, белая снежная мгла волнами врывалась в комнату, но Кеша не чувствовал холода. Ему казалось, что порывы ветра опаляют лицо.
Мама, конечно, имела в виду, что скоро умрёт…
– Никогда, не буду, не хочу , – простонал Кеша и почувствовал такую необоримую усталость, что, едва добравшись до дивана-кровати, тут же уснул.
Глава 2
Расставшись с Кешей, Фива почувствовала ужасную опустошённость и даже тоску. Ей хотелось не просто плакать, а выть от ощущения безысходности и незащищённости перед своим будущим. Которое, как ей казалось, она непростительно легкомысленно связала с Кешей. Нет, не то чтобы он был плох (высокий, синеглазый и светло-русый, он ей понравился), – она была плоха. С первым встречным – в постель. И это она, которую в школе называли недотрогой , а в Тимирязевке – неприступной ! Сколько раз Фива слышала за своей спиной шутливые и в то же время восхищённые возгласы парней, мол, всё есть, да не про их честь. И вдруг?!
А он что? Он ей понравился. На дискотеке многие приняли их за брата и сестру. А уходя, денег дал, действительно словно брат (незаметно положил в карман пальто).