- Вчера в темноте я мог и ошибиться, хотя, припоминая все подробности, думаю, что ошибки быть не могло. Только что я предложил кальмару на выбор раскуренную сигарету и кусок сахара. Ни то ни другое не вызывало у него никаких эмоций. Это, понятно, удивило меня, но, повторяю, вчера ошибиться я не мог. В литературе мне не удалось найти никаких указаний на этот счет. Вам тоже ничего такого не встречалось?
- Даже приблизительно похожего, - развел руками Кофер.
- Вы просто не поняли его намерений, - смущенно посопев, проговорил Корда, взглядом ища поддержки у Кофера.
- В этом кальмаре сидит сам черт, - отрезал Кэйл и, повернувшись к ним спиной, стал смотреть на всхолмленную равнину океана. Подумав, он сказал:
- Не удивлюсь, если выяснится, что кальмар наделен человеческим интеллектом.
Через три дня шхуна попала в небольшой шторм, который явился слабым отголоском прошедшего далеко от их курса тайфуна. "Аргонавт" не потерял даже лоскута парусины, и дальнейшее их плавание не было ничем омрачено. На большей части обратного пути им сопутствовала прекрасная погода.
Однако незадолго до прибытия на атолл настроение научных работников начало портиться. По просьбе Кэйла в радиограммах со шхуны Холт воздерживался от сообщений о конкретных результатах экспедиции. Предстояла малоприятная встреча с директором морской лаборатории на атолле мистером Брэдшоу, и последние ночи перед прибытием на станцию трое коллег провели в маловразумительных совещаниях. Им нечего было противопоставить вероятному раздражению профессора Брэдшоу, и впустую затраченные средства тяготили их, как невысказанное обвинение. Их прения в облаках сигарного дыма становились день ото дня все более громкими и все менее сдержанными. Даже обычно осторожный в суждениях Корда утратил присущий ему боязливый тон и перед грозившими неприятностями проявил в разгорающихся спорах несвойственное упрямство.
Чары Морфея спугнули исследователей. Вместо сбора научного материала зоологи обогатили себя только странными впечатлениями. А это был не тот груз, который мог по достоинству оцепить Брэдшоу. Для этого педанта их груз будет слишком легковесен. Ему явно недоставало материальности... Один скромных размеров кальмар! При желании их можно наловить сотни, не покидая атолла!
Но исследователи несколько преувеличили будущие неприятности. Мистер Брэдшоу не кричал, не топал ногами, не воздевал руки к небу. Он даже, как им показалось, не изменился в лице, когда обойдя все помещения судна, спустился по наружному трапу на бетонные плиты мола. Его загорелое лицо не отразило ни гнева, ни разочарования. Но сидя в креслах у него у кабинете, трое ученых испытывали чувство, будто сидели на горячих углях.
Директор слушал их долго и внимательно, не перебивая. Хладнокровнее других вел себя Холт. Попыхивая непринужденно сигаретой, он как бы невзначай бросал то на одного, то на другого дружески укоризненные взгляды, говорившие: "Я предупреждал вас, я вам советовал не придавать чрезмерного значения всей этой чертовщине, но вы захотели жить собственным умом". Впрочем, он оставался строго объективным, когда заговорил о странном феномене. Брэдшоу по большей части отмалчивался, предоставляя другим строить гипотезы.
- С тех пор вы не замечали ничего, что вам показалось бы, ну, скажем, сверхъестественным? - обратился он к ученым в конце беседы. Зоологам пришла одна и та же мысль, что их, возможно, заподозрили в помешательстве, и они переглянулись. И этот удивленный взгляд растопил лед взаимного недоверия и обид. Невольно они дружно рассмеялись, хотя повода для неожиданного веселья Брэдшоу мог и не найти. Профессор Бенжамен Брэдшоу, флегматично рассматривавший свои руки, поднял на сотрудников светлые маленькие глазки и холодно поочередно оглядел каждого, словно и вправду сомневаясь в их рассудке. Затем, выразив столь же прохладно свое удовлетворение, отпустил их, как провинившихся школьников, движением длинной тонкой кисти.
Они вышли, сконфуженные, немного растерянные оттого, что не могли составить никакого определенного мнения относительно результатов визита и своего ближайшего будущего. Они не знали, что, когда за ними закрылась дверь, Брэдшоу сразу утратил педантичность и сдержанность: он схватил судовой журнал "Аргонавта", раскрыл его и буквально впился в его страницы, бледные губы его были плотно сжаты, и он снова и снова пробегал глазами каждую строку...
Под океанариум была оборудована часть естественной лагуны атолла. Лагуна имела форму неправильного овала с тремя вытянутыми рогами. Ее наибольшая длина приближалась к двум с половиной морским милям, с севера ее перегородили бетонной стеной. У края образовавшегося огромного бассейна над водой на бетонных столбах поднималось длинное в форме буквы "Т" здание морской лаборатории. Бассейн разделили перемычками, и в каждом из отсеков была своя фауна и флора.
Двухэтажное здание из стекла и алюминия, обдуваемое со всех сторон ветрами, было прикрыто для защиты от обжигающих солнечных лучей и от тропических ливней пологой двускатной, почти плоской крышей с далеко выступающим карнизом. Пассатные ветры умеряли дневной зной, искусственно охлажденный воздух поступал в здание, и даже в сильную жару в нем чувствовалась прохлада.
Минуло не больше трех недель, и кузен Кофера мистер Бенедикт, словно восставший из небытия после письма Марби Кэйла, находился уже в пути где-то в районе Азорских островов (лететь самолетом он не решился), чтобы лично принять обещанный ему подарок. И тут небывалое происшествие стало надолго предметом самых горячих споров на атолле.
По заведенному порядку сотрудники лаборатории приступали к работе в шесть утра. Время между двенадцатью и восемнадцатью часами они могли использовать, как им вздумается. Это была сиеста - время дня, когда зной достигал наивысшей силы и расслабляюще действовал на человека. Занятия возобновлялись к вечеру и при желании могли продолжаться далеко за полночь. Чтобы не отвлекать персонал морской станции от исследовательских работ, исключить нежелательные конфликты и не застраивать атолл многочисленными домами, к службе на станции допускались только холостяки или те, кто согласен был надолго оставить семью па континенте.
Скандальное происшествие, взбудоражившее весь атолл, произошло в понедельник в конце января. Дневная жара уже спала, но странное до нелепости сновидение и ноющая боль в деснах заставили ассистента Марби Кэйла - Хьюберта Рутта - проснуться. Начинало смеркаться, электрический вентилятор на стене назойливо жужжал, бумаги на письменном столе шуршали, во рту чувствовался металлический привкус. Хьюберту шел двадцать третий год, он был энергичен и неутомим. Лучше других он умел окрашивать биологические препараты, а его тончайшие срезы с микротома добавляли славы Марби Кэйлу. Едва проснувшись, Хьюберт дотронулся языком до распухших десен: десны кровоточили, во рту чего-то недоставало...
Придя в себя от неожиданности, он привстал на влажных от пота простынях... Недоставало пяти зубов... Они были выломаны... Бесследно исчезли передние резцы в обеих челюстях и правый верхний клык. Рутт упал на подушку. Чудовищное открытие потрясло его. Он ничего не понимал, он перестал замечать даже боль. Пролежав с четверть часа, Хьюберт Рутт приподнял голову и сплюнул на пол. В воздухе промелькнул сгусток крови. Рукой вытер разбитые губы и взглянул на пальцы. Они были грязны, с обломанными ногтями. "Мои зубы, - с душевной болью подумал молодой человек, - где мои зубы?"
Босоногий, в трусах, он сидел на краю кровати и обалдело оглядывал обстановку: скомканная измятая постель, два стула - один у окна, другой у кровати, письменный стол с аккуратной стопкой библиотечных книг, крохотный платяной шкаф, на стене портрет матери в светлой рамке, на противоположной стене картина - закат на море в багровых тонах и парусник - чайный клипер "Флайинг Клоуд" ("Летящее облако)", идущий под всеми парусами.