– На, держи – сказала она, протягивая кусок хлеба, – Это всё, больше нет. Не могу.
Про себя решила часы не брать. Неловко, наживаться, пользуясь чужой бедой. Нельзя за еду брать такие дорогие часы. Не правильно. Стыдно. Но японец рассердился, угадав её мысли:
– Бери, рус, – зарычал он и сердито, и хмурясь, согнул свои высокие изогнутые брови.
– Ну, бери, чего ты? Бери, раз сам тебе отдаёт, – вмешался в разговор конвоир, – Бери, а то вести их уже пора.
– Спасибо, – тихо, с чувством сказала Соня, принимая часы.
– Только не показывай никому, спрячь, – усмехнулся напоследок солдат, приметив её растерянный ошарашенный вид.
И надоумленная солдатом-конвоиром она не стала надевать часы на руку, к тому же с формой их носить было нельзя. Спрятала в нагрудный карман гимнастёрки. Иногда украдкой примеривала. И, всё равно, на батарее вскоре прознали. Но никто не стал её при этом ни осуждать, ни ругать. Наоборот, просили посмотреть, удивлялись и подшучивали иной раз, заставляя краснеть, за столь ловкий обмен. Как потом, оказалось, выменивали трофеями многие, но вот таких красивых золотых часов не было ни у кого.
И только старший лейтенант Сивцов, политрук батареи, которого она в первый же день за его чернявость, грозный вид и крутой нрав прозвала Чертом, неодобрительно хмурил брови и посматривал в её сторону пронзительным взглядом угольных глаз.
– Кузнецова, всё трофеем своим любуетесь? – послышался рядом знакомый голос.
Вот чёрт он и есть! Подняв голову, Соня увидела незаметно подошедшего к ней Сивцова. Поджарый, длинноногий он передвигался очень быстро и появлялся всегда внезапно. Пристальный взгляд чёрных глаз и обычное для его худого смуглого лица выражение строгой серьёзности. Политрук прибыл к ним с фронта только в конце мая, среди множества других, обожжённых войною и принёсших её страшный огонь в эти края людей, и сразу успел зарекомендовать себя как офицер крайне жёсткий и требовательный. Однажды Соня едва не схлопотала от него арест. И вспомнив, как чуть не отправилась на гауптвахту, она поспешно убрала часы обратно в карман, поднялась, отряхнула и без того чистый рукав, разгладила юбку, одёрнула гимнастёрку. Эх, не просто вот так после четырех лет стать снова нормальным гражданским человеком. Ну, а он? Чего он всё к ней цепляется? Она покосилась светло-голубыми глазами на лейтенанта, поджала упрямо очерченную линию тонких губ.
– Слушаю вас, товарищ старший лейтенант, – сказала Соня.
– Вышел приказ, – голос у Сивцова был сильный, с хрипотцой, и его не портила даже лёгкая картавость, – Пресекать всякое вымогательство у пленных и обмен ими обмундирования. Виновных будут привлекать к судебной ответственности. На станции Тайшет под Иркутском эшелоны уже, говорят, встречают группы оперативников.
– Ну и что? – пожала плечами Соня, – Я тут причём? Ведь ничего ни у кого не вымогала. Вы же знаете, как дело было. Я вам докладывала.
– Я-то знаю... Просто хотел предупредить, чтобы не было неприятностей.
– Понятно. Это всё, товарищ старший лейтенант? – нахмурилась Соня.
– Нет, товарищ старшина, – перешёл и он на уставной тон, но в глубине его чёрных глаз при этом как будто промелькнула усмешка – Будьте добры, распорядитесь вашим девушкам набрать свежей воды, пока есть такая возможность. В любой момент можем отправиться.
Уж, конечно, в любой! Второй день уж пошёл, стоим тут как проклятые. Пленных и то везут впереди нас. Пока всех не прогонят, верно, и не отправимся! Но вслух, приложив руку, сказала:
– Есть!
Повернулась и направилась к вагонам, разыскивать свой личный состав. Противный же чёрт, этот лейтенант. Но, может и верно, что скоро отправимся. Наверное, он откуда-то знает, Чёрт этот. И уже повеселев, подбежала к своему вагону:
– А ну, девоньки-прожектористочки! Всё спим? Просыпайтесь! Кто со мной за водой?
– Сонька ты чего? – выглянула из окна вагона заспанная белокурая Лидка, подняли на шум головы, бывшие неподалёку Шурка, Любаша и Наташа.
– А то! Отправимся, говорят скоро.
– Кто это говорит?
Вместо ответа Соня покосилась на шагавшего поодаль позади неё старшего лейтенанта.
– А, ну этот, чёрт, он всё знает, – засмеялись девушки.
Поднялись и, похватав вёдра, бидоны, котелки – всю тару, что была в их распоряжении, отправились к, протекавшей неподалёку, реке за водой.
– Представляете? К часам моим прицепился, – жаловалась по дороге Соня.
По каменистой тропе они спускались к берегу звенящей безымянной речушки, одной из множества, отдающей всю без остатка свою холодную кристально прозрачную кровь Байкалу.