Доносится романс:
На траве под березой граммофон; шипя, вертится пластинка.
Женский голос:
Посреди леса на поляне поставлена ванна. В облаке взбитой мыльной пены белеют оголенные плечи Софьи Николаевны, бандитской атаманши. Парикмахер (из бандитов) колдует над ее прической, под ванной раскочегаривает огонь бандит-истопник.
Неподалеку важно полулежит в мягком кресле Гаврила Полувалов. Он встает и, подойдя к ванне, шепчет что-то приятное на ухо Софье Николаевне.
Будто мотылька к пламени свечи, тянет Бумбараша к людям. Он выходит из-за деревьев. Ступает осторожно, загипнотизированно движется мимо Софьи Николаевны. Гаврила замечает его, узнает, вскрикивает:
— Он! Красный! С моим синяком!
Бандиты хватаются за винтовки.
— Господа! Одну минуточку! — с радостным азартом приговаривает Софья Николаевна. — Я сама! Эта дичь — моя!
Ей подают кольт, и она прицеливается.
Бумбараш убегает, петляя и озираясь. После каждого выстрела он подпрыгивает, на лице жалкая улыбка.
Стреляет одна лишь Софья Николаевна. Бандиты стоят вокруг. Ближе всех к ней — Гаврила, он кричит:
— Сонечка, он же уйдет!
Софья Николаевна стреляет неважно, и Гаврила помогает ей целиться.
— Левее, левее! Еще, еще!
— Мешаете, Гавриил! — капризно говорит она.
Бумбараш увертывается от пуль.
Он взбегает на бугор, скатывается вниз, в заросли густого кустарника. Спасен!
Бумбараша по-прежнему тянуло к пахнущему дымом человеческому жилью.
Но деревни он обходил кружным путем, боясь неожиданных встреч.
Тянуло его и к дорогам, но как только он видел красноармейский обоз, то загнанным зайцем убегал в овраги.
Видел издали роту белогвардейцев, видел бандитов и ландо Софьи Николаевны и однажды даже заприметил на шляху рыжечубого младшего командира Заплатина. Или это ему со страху показалось?
Услышав на дороге отдаленный конский топот, Бумбараш свернул в цепкие густые заросли гусиной лапки. Убегал. Несся. Ободрал лицо.
Вдруг лес кончился, как бы отступив перед большим холмом. На нем была построена ветряная мельница, окруженная бревенчатым частоколом. Посреди двора стояла хата мельника, крепкая, основательная. Хата как хата, только над ее крышей почему-то был вывешен на жерди белый мучной мешок.
В лесу заржал конь.
Бумбараш решился. Он бесшумно приоткрыл калитку, шмыгнул во двор. Там он нашёл большой густой куст и притаился среди веток и листьев.
Только успел устроиться понеприметнее, как из хаты вышел маленький сморщенный старичок, весь седой и легкий. Настоящий дед-лесовик!
Старик мельник идет по двору с чашкой свежего сотового меда. Очень захотелось Бумбарашу медку!
Выйти к мельнику? Или сидеть, не шевелиться? Бумбараш был в нерешительности…
В ворота сильно стучат. Старик мельник семенит через двор, отодвигает засов.
Въезжают подводы с бандитами и ландо с граммофоном и Софьей Николаевной. Подводы скрипят под тяжестью наваленных на них тюков, чемоданов, узлов, ящиков.
Бумбараш не шелохнется. Притаился в кустах.
Подводы останавливаются перед хатой мельника. Гаврила, спрыгнув с облучка, спрашивает:
— Мешок давно вывесил?
— Не очень, — хихикнул почему-то старик.
— Что — красный с синяком? — допытывался Гаврила.
Старик мельник, не ответив Гавриле, кинулся с учтивым вопросом к Софье Николаевне:
— Извольте, мадам, сразу подать иль на десерт?
— В погребе красный? — спросила Софья Николаевна.
— Где ж ему кукарекать? — улыбнулся старик мельник.
— Сперва разгрузим, — сказала Софья Николаевна, — а свести знакомство — успеем!
Обвешанные оружием бандиты стояли вокруг, прислушиваясь к их разговору.
Софья Николаевна сказала:
— Складывайте, ребятки, богатство. Что стоите?
,Добыть небось было потяжелее, чем сгрузить?
Бандиты загасили цигарки, спрятали их в картузы и шапки и, поплевав на ладони, взялись стаскивать с телег награбленное добро.
— Чего привезли-то? — осведомился старик,
— Приданое, — засмеялась Софья Николаевна. — Буду после войны выходить замуж за какого-нибудь графа или губернатора. На всю жизнь обувью и мануфактурой обеспечена!
— Ежели раньше не пропьем, — заулыбался один из бандитов, взваливая на спину тюк.
— С поезда богатство, что ли? — поинтересовался старик мельник.
— С поезда, — важно кивнул Гаврила. — Пикнуть не успел, как под откос спустили.
— Живу в глухомани, — жаловался старик, — даже не ведаю, какая власть в уезде. Белая или красная?
— Какая б ни была власть — лишь бы питья и любви всласть, — хохотнул бандит
Когда бандиты подтащили к хате мешки и тюки с награбленными вещами, старик мельник ловко подсунул крюк под карниз стены, зацепил за край доски и потащил в сторону.
Что-то заскрипело, завизжало, и часть стены откатилась в сторону, открыв темную дыру с ведущей вниз лесенкой. Тайник!
— Хитрая штука, — ухмыльнулся бандит.
— Плевое дело, а в жисть не догадаться, — добавил Гаврила.
— А как мой гость в погребке услышит? — усмехнулся старик мельник.
— Пускай слышит, — ответила Софья Николаевна. — Если кому и расскажет, то разве что на том свете!
Над крышей Мельниковой хаты полощется белый мучной мешок.
— Ну а теперь, старый, подавай свой десерт! — приказала Софья Николаевна.
Старичок мельник засуетился возле погребка, отодвинул засов на двери, приказал:
— Вылазь, анчихрист!
Из погреба понуро стал выбираться человек, шаг за шагом по крутой лесенке.
Бумбараш, притаившись, сидел в кустах. Сначала Бумбараш увидел, как из погреба показалась кепка с наши той красной звездой, потом спина в новой, измазанной мазутом гимнастерке… Знакомая гимнастерка!
Так это ж Яшка Курнаков! В его, Бумбараша, гимнастерке!
Выбравшись из погреба, Яшка молча остановился у раскрытой ляды, будто возле черного провала вырытой могилы.
— А, встретились, землячок, — сказал, подходя к нему, Гаврила Полувалов. — Известно ли тебе, что ты своей дурацкой бомбой моего Петьку Кандыбенка убил? Посчитаемся, землячок!
Гаврила собрался было грохнуть Яшку в ухо, но Софья Николаевна его остановила.
— Не порть, Гавриил, картину перед обедом.
Бандиты накрывали посреди двора стол, таскали самогон, закуску.
Перед глазами Бумбараша все время находился Яшка. Бумбараш сжимал кулаки и кусал от бессилия сухие потрескавшиеся губы, когда слушал то, что говорил бандитам мельник.
— Стучится под утро, вижу — красно-большевистской масти! А он аж трясется: «Имеется ли, дедушка, пожрать чего борцу против тирании богатых?» Я ему с ласковостью: «Как не быть, голубчик красногвардейчик, вон в погребке медок сотовый, да сметанка молодая, да сальдо. Доставай только сам, кости у меня старые, от сна теплые, от подвальной сырости скрипеть будут!» Ну, он в погреб мой — скок, а я к ляде — прыг! Значит, крышку — хлоп! Ох, и орал он да такой стук-грюк учинил! А бока в моем погребе каменные, цементом обмазаны, ляда шинным железом окована! Всю ночку бесился, а к утру угрелся и за светлое будущее стал агитировать. Потом утих.
Бандиты слушали его, ржали.
— Ай да лесовик!
— Ай да Егорыч!
Посреди стола возвышалась ведерная сулея с самогоном; вокруг нее стояли сковороды с яичницей, свернутая в лоснящиеся круги домашняя колбаса.