По багровому небу летел огненный шар — в муках корчилась живая плоть человека. И так ли важно, кто это: девочка-вьетнамка, любимая Джун, кто-то неизвестный из людей Земли?
«…Боже мой, летит, летит по небу огненный факел людской боли и горя! Опять — в который раз! — живая плоть рассыплется пеплом. И нет ни сил, ни возможности даже ценою собственной жизни погасить это адское пламя, вырвавшееся из преисподней, — пламя глухой и слепой ненависти.
Даже ценою собственной жизни…»
Вьетнам… Конечно, именно там и решилась его судьба. Именно там, когда он в отряде «коммандос» рыскал по джунглям в поисках партизан.
Но ведь было что-то и до Вьетнама?
Ведь было же?
Да, было, было!..
Часть I
Девочка присела на корточки и осторожно погладила щенка. Он перестал скулить, завилял обрубком хвоста, приподнялся на задних лапах, натянув поводок. Девочка отдернула руку. Щенок снова заскулил. Ошейник врезался ему в горло.
«И чего я боюсь? — подумала девочка. — Он такой хороший, такой славный!..»
И еще раз, теперь уже смелее, погладила щенка. Он лизнул ей руку.
Уродливо приплюснутый нос щенка, казалось, сморщился в благодарной улыбке.
Поводок был захлестнут за гвоздь, вбитый в стенку деревянного павильона.
Девочка встала и протянула руку, чтобы снять поводок с гвоздя.
— Извините, мисс, но это мой щенок, — услышала она за своей спиной недоуменный возглас. Девочка обернулась. Перед ней стоял опрятно одетый смуглый, черноволосый мальчик. Как и ей, ему было лет пятнадцать.
— Это мой щенок, — повторил он, взял щенка на руки и стал чесать ему шею.
— Ну и что же, что твой? — обиженно спросила девочка. — Я и не думала его уводить… Ему было скучно одному. Вот я и хотела с ним поиграть!
«А она славная! — улыбался мальчик, разглядывая девочку. — Красивая. Как в кино!.. И губы, видно, не намазаны».
— Играй, если есть охота, — он протянул ей щенка. — Гюйс любит, когда с ним возятся.
Они не спеша направились к главной выставочной площадке. Девочка вела щенка на поводке. За ними, впереди них и навстречу им шли люди с собаками самых разных пород, возрастов, мастей. Взрослые, видавшие виды псы, щедро увешанные медалями и жетонами, брели спокойно и понуро, словно равнодушные к почестям. Молодые, напротив, рвались из рук хозяев, обнюхивали друг друга, от нетерпения и ожидания чего-то необычного — и уж, конечно, доброго, радостного! — скулили, повизгивали, взлаивали. Толкаясь и мешая друг другу, будто внезапно ожили красочные иллюстрации кинологической энциклопедии, шли по дорожкам парка нервные доберманы и огромные глуповатые доги, злые таксы и добродушно-нахальные сеттеры, строгие немецкие овчарки и умнейшие лабрадоры-ретриверы. Был последний день ежегодной веллингтонской выставки собак.
— Меня зовут Мервин. А тебя как?
— Джун.
Некоторое время они молчали.
— Как забавно бежит твой Гюйс! — засмеялась вдруг Джун. — Он кто — французский бульдог, да?
— Бостон-терьер, — с гордостью ответил Мервин. И добавил: — Редчайшая порода!
Он хотел было рассказать ей, что, конечно же, отец его никогда не смог бы купить такую дорогую собаку (сто пятьдесят долларов — целая куча денег!), что Гюйса они нашли на берегу бурной безымянной речушки, у ее самого устья, куда выбрались с отцом как-то в субботу на рыбалку: щенок был, видимо, выбракованный, а утонуть по воле своих хозяев не захотел, победил, слепая кроха, смерть и вот стал теперь каким молодцом! Но Мервин не знал, как девочка отнесется к его рассказу, и потому промолчал. Ничего не сказал он и о том, как отец потешался над ним во время той рыбалки. Мервин поймал большущую рыбину. И когда он с огромным трудом, с помощью вошедшего в азарт отца, выволок ее на берег, ему вдруг стало отчаянно жаль ее — такую красивую, такую сильную и такую теперь беспомощную. «Пап, давай отпустим ее, — несмело попросил он. — Давай, папочка!..»
— «А ты не рыбак, мальчик. Нет, не рыбак!» — смеялся, внимательно глядя на него, отец. И Мервину было неясно, осуждает он его или одобряет…
Было по-летнему жарко, как бывает жарко в Веллингтоне в феврале. Дул теплый северный ветер. Он гнал по голому небу хлопья облаков, трепал жесткие листья рослых, высотою с кокосовую пальму, древовидных папоротников, срывал пену с длинных океанских волн.
Недалеко от входа на площадку в ларьках продавалось мороженое. Джун невольно замедлила шаг, украдкой облизала пересохшие губы. Мервин нащупал в кармане своих коротких штанов несколько мелких монет, которые выпросил у отца на билет в кино. «Одним Дракулой больше, одним меньше!» — с неожиданной для себя легкостью отказался он от любимого развлечения.
— Пару двойных порций, — Мервин смущенно протянул мороженщику три шиллинга, чувствуя, как у него краснеют щеки, нос, уши. Ему казалось, что все вокруг, даже стоящие далеко у выхода с площадки, и, уж конечно, этот противный толстый мороженщик, — все смеются над ним: «Тоже ухажер нашелся!»
«Ну и пусть! Ну и пусть!» — твердил про себя Мервин. И с повадками человека, который только и делает, что угощает знакомых девочек разными сладостями, красный, потный, он подошел к Джун и галантно вручил ей мороженое.
— Жарко, — только и сказал он.
— Жарко! — радостно согласилась Джун. — Спасибо!.. «Добрый мальчик, — подумала она. — Настоящий джентльмен! Не то что противные наглецы братья Гаррисоны или наш сосед Жадина Вилли…»
— Джу-у-ун! — немолодая, стройная дама в очках беспокойно всматривалась в толпу на подступах к площадке.
Джун быстро подхватила на руки Гюйса и бросилась бежать по одной из дорожек, обсаженных «рождественскими» деревьями. Мервин побежал следом за ней. Наконец Джун остановилась. Остановился и Мервин. С трудом переводя дыхание, Джун лизала мороженое.
— Кто эта женщина? — спросил тоже запыхавшийся Мервин.
— Мадемуазель Дюраль. — Джун пренебрежительно повела плечом. — Моя гувернантка. Француженка, старая дева…
— Она хорошая?
— Ябеда. Шпионит за мной, все обо мне вынюхивает. Даже в колледже у моих подружек пытается выудить какую-нибудь сплетню. А потом доносит отцу. Но я всегда могу ее надуть, когда захочу! — На лице девочки появилась недобрая усмешка.
— Это верно, хуже нет, когда бесцеремонно суют нос в твои дела! — согласился Мервин.
Сердито зарычал Гюйс, совсем как взрослый пес. Джун и Мервин оглянулись. К ним почти вплотную подошла женщина, которую Джун назвала мадемуазель Дюраль. Какое-то время — оно показалось Мервину очень долгим — девочка и женщина молча смотрели друг на друга.
— Итак, Джун Томпсон, — негромко проговорила гувернантка, — я, по-вашему, ябеда и шпионка?
Джун молчала.
— Почему вы молчите? Или вам стыдно за свои слова перед молодым человеком?
— Разве можно стыдиться правды? — Джун произнесла эти слова громко и твердо. Большие серые глаза ее потемнели, лоб прорезала едва видная складка.
«Вот какая она, эта Джун! — восхищенно подумал Мервин. — Ей-богу, молодец — не струсила!»
— Пойдемте к машине. Дома сами объясните отцу свое недостойное поведение! — проговорила мадемуазель Дюраль. И, не удостоив Мервина взглядом, быстро пошла к выходу.
— Здорово ты ей ответила! — в восхищении сказал Мервин.
— Ничего особенного! — Джун, пожав плечами, пошла вслед за гувернанткой. — Дома теперь будет очередная буря — с громом, молнией, дождем. И гулять не пустят целую неделю…
— А как только пустят, приходи к нам поиграть с Гюйсом, — негромко проговорил Мервин, слегка коснувшись плеча Джун рукой. — Мы живем на Фарм Роуд в Нортлэнде. Спросишь многоквартирный дом пожарников, тебе каждый покажет. Мой отец пожарник, шофером работает. Приходи, а?
— Приду, — сказала Джун. — Как только пустят, так и приду. Я ведь живу рядом — в Карори…
Она улыбнулась, помахала рукой и побежала к стоянке машин. Мервин видел: большой черный лимузин бесшумно тронулся с места и через несколько секунд скрылся за поворотом.
Мервин долго стоял и смотрел на неиссякаемый поток машин. Гюйс уселся у его ног и попытался привлечь негромким повизгиванием внимание мальчика. Но тот не обращал на него внимания. Незнакомое, странное чувство владело Мервином — тревожное и радостное. Ему казалось, что он парит высоко-высоко над островом. Уплывают вдаль среброглавые вулканы и дремучие папоротниковые рощи, каменистые каньоны с бурными изумрудными потоками и выгрызенные ордами океанских волн угрюмые, пустынные фиорды. Древние военные тропы пересекают крутые склоны оранжевых гор, теряются в лиловых долинах, в медно-красных песках пустынь, вновь возникают на берегах сонных озер, чтобы снова исчезнуть возле кипящих грязей и горящих желтыми, синими, красными кострами великанов гейзеров.