Живет Наум на Бродвее, на Весте, там отель тоже вроде нашего, туда поселяют евреев. Я не знаю, какие там комнаты, но место там похуже, куда более блатное.
-- Ебешься со своей черной? -- спрашивает его Багров деловито.
-- С той уже не ебусь, -- отвечает Наум, -- совсем обнаглела. Раньше пятерку брала, теперь 7.50. Это еще ничего бы, но однажды стучит ночью в два часа, я пустил -- давай, говорит, ебаться. Я говорю -- давай, но бесплатно. Бесплатно, говорит, не пойдет. Я говорю -- у меня только десятка и больше денег нет. Давай, говорит, десятку, я тебе завтра сдачу принесу и бесплатно дам. Поебались и пропала на хуй на неделю. А у меня денег больше не было. Пришла через неделю, и деньги вперед требует, а о сдаче молчок. Иди, говорю, на хуй отсюда. А она вопит: "Дай два доллара, я сюда к тебе поднялась, мне портье дверь открывал и на лифте поднял, я ему два доллара пообещала за то, что пустил".
-- И ты дал? -- с интересом спрашивает Багров.
-- Дал, -- говорит Наум, -ну ее на хуй связываться, у нее сутенер есть.
-- Да, лучше не связываться, -- говорит Багров.
-- Ебаная эмиграция! -- говорит Наум.
-- Воровать надо, грабить, убивать, -- говорю я. -- Организовать русскую мафию.
-- А вот напиши я им письмо, -- не слушая меня говорит Багров, -- в Советский Союз, ребята так ни хуя не поймут. У меня приятель есть, спортивный парень, все мечтал на Олимпийские игры поехать. Вот напишу я ему, что я на своей машине ездил на Олимпийские игры в Монреаль -- он же так завидовать будет. И еще не работая в Монреаль ездил, на пособие по безработице.
-- Хуй ты ему объяснишь, что при машине и Монреале здесь можно в страшном говне находиться, это невозможно объяснить, говорит Наум. -- Ебаная эмиграция!
Да, не объяснишь. И он если б приехал, ему бы не до Монреаля было, тоже в говне сидел бы. Машина что, я за нее полторы сотни заплатил. Хуйня.
Закончив купание (причем они, взрослые мужики, как дети кувыркались в волнах, чего я, Эдичка, долго не выдержал), когда солнце уже садится, мы идем последние с пляжа, судача о том, что в Америке мало людей купается и плавает, большинство просто сидит на берегу или плещется, зайдя в воду по колено, в то время, как в СССР все стремятся заплыть подальше, и ретивых купальщиков вылавливают спасательные лодки, заставляя плыть к берегу.
-- В этом коренное отличие русского характера от американского. Максимализм, -- смеясь, говорю я.
Мы идем к посудомойкам и в комнате одного из них устраиваем пир. Пир посудомоек, сварщика, безработного и вэлферовца. Еще несколько лет назад, соберись мы вместе в СССР, мы были бы: поэт, музыкант, спортсмен (чемпион Союза), миллионер (один из посудомоек -- Семен -- имел около миллиона в России) и известный на всю страну тележурналист.
-- Менеджер сегодня весь день за нами наблюдал, он знал, что у нас гости, потому мы сегодня уперли меньше, чем всегда, пожрать, -- оправдываются посудомойки.
Мы жрем прессованную курицу, оживленно беседуем, наливаем из полугаллоновой бутылки виски, мы торопимся, уже стемнело, а нам ехать в Манхаттан.
Музыкант работает здесь, чтобы скопить денег на билет в Германию, он хочет попробовать еще один вариант, может, там лучше. Его скрипка стоит в углу, заботливо укутанная поверх футляра в тряпки. Вряд ли мойка посуды способствует улучшению скрипичной техники. Вообще музыкант не совсем уверен, что он хочет в Германию. Есть у него и параллельное желание устроиться на либерийское судно матросом, а кроме того, он поехал бы в Калифорнию.
Как красочный показ того, что нас ожидает в будущем, появляется коллега посудомоек -- старик украинец. Он получает за ту же работу 66 долларов чистыми в неделю.
-- Он безответный, вот его босс и обдирает, как хочет, к тому же, он уже старый, так быстро, как мы, не может работать, -- говорят посудомойки прямо при старике, нисколько его не стесняясь. Он смущенно улыбается.
Мы покидаем гостеприимных посудомоек и при все время понижающейся температуре воздуха отправляемся по прелестным американским дорогам в Нью-Йорк. Едем, злимся, ругаемся, хорохоримся, но скоро расстанемся, и каждый очутится с самим собой.
Отель "Винслоу". Я поселился здесь как будто на месяц, чтобы успокоиться и оглядеться, впоследствии я собирался снять квартиру в Вилледже или лофт в Сохо. Теперь моя собственная наивность умиляет меня. 130 -- вот все, что я могу платить. На такие деньги можно поселиться разве что на авеню Си или Ди. В этом смысле отель "Винслоу" -- находка. Все-таки центр, экономия на транспорте, везде хожу пешком. А обитатели, ну что ж, с ними можно не общаться.
Когда я пытался заставить себя спать с американской женщиной Резанной, это была часть разработанной мною программы вползания в новую жизнь, я возвращался домой очень поздно: в два, в полтретьего ночи. Иной раз у отеля стояли такси. В них восседали на водительских местах отельные постояльцы.
-- Как дела? -- спрашивал я.
-- Да уже 32 доллара, -- говорил мне обритый наголо человек, которого я знаю, но не помню, как его зовут. -- Сейчас люди из кабаков будут возвращаться -- стану развозить.
Подъезжает еще одно такси. Водители жалуются друг другу на отсутствие клиентов.
Одно время идти работать в такси было у них модно. Теперь мода немножко проходит. Во-первых, одного русского таксиста убили, это не очень-то приятно знать, когда сам работаешь в такси, кроме того, двоих парней из нашего отеля уволили за опоздание в парк.
Есть в нашем отеле и интеллигентные люди. Эдик Брутт, например, вегетарианец, и все время читает -- пополняет свое образование. Он читает "Античную лирику" и Омара Хайяма, читает произведения Шекспира и "Китайскую философию", разумеется, по-русски. У Эдика, доброго тихого парнишки с усами, есть американский друг -- высокий человек лет сорока, знающий много языков, в остальном он похож на Эдика -- с женщинами не общается, живет в свои сорок лет вместе с мамой. Этот американец по фамилии Бант часто возит Эдика куда-то слушать орган. Культурное развлечение. Я бы не высидел пяти минут. Эдику нравится. Уважаю.
Эдик был в Москве кинооператором или ассистентом кинооператора. Эдик живет тихо, кормит всех, кто приходит, дает деньги взаймы, последний доллар отдаст, и получает вэлфер.