Второе стихотворение в своего рода стихотворной дилогии Заболоцкого называется "Старая актриса". В нем рассказано о судьбе девочки, оказавшейся в роскошном доме престарелой тетки-актрисы, – тема почти некрасовская:
В этом стихотворении Заболоцкий объединяет два любимых сюжета Надсона – безрадостное, сиротское детство и несоответствие неприметной внешности внутреннему миру.
Наиболее полно мотив одинокого детства разработан Надсоном в стихотворении "Мать" (1886):
И – тема 1884 г. – дурнушка в доме богатых родственников:
В "Старой актрисе" есть еще одна тема, близкая обоим поэтам, – тема суетности, бренности бытия. В данном случае речь не о смерти (об этом ниже) – речь об увядании красоты. Смерть неизбежна, но на пути к ней – "беспощадное время", старящее тело и… душу. Былую красоту можно лишь "законсервировать", как это удалось старой актрисе в ее мини-музее. Но и это преходяще.
У Заболоцкого сама ценность искусства ставится под сомнение через призму восприятия ребенка:
Юношеская увлеченность Надсоном осталась у Заболоцкого навсегда. Отдавал ли он себе в этом отчет? Ведь скрывал же он свое увлечение Мандельштамом. Скрывал ли он от себя влюбленность в вечную юность безвременно ушедшего поэта? Трудно ответить на этот вопрос, но стихотворения Николая Алексеевича хранят следы заимствований, "скрытых цитат". Вот почти наугад взятые строфы:
В младенчестве я слышал много раз В детстве слышал я старую Полузабытый прадедов рассказ… сказку о том…
Н. Заболоцкий С. Надсон Или удивительная параллель стихотворений "Я не ищу гармонии в природе" и "Север" Заболоцкого со стихотворением
Надсона, которое стоит привести полностью:
Вообще философская лирика Заболоцкого много заимствовала у Надсона. Перечислим стихотворения, наиболее ему близкие: "Не знаю отчего, но на груди природы…", "На кладбище", "Гаснет жизнь, разрушается заживо тело", "Это было давно". Последнее примыкает к такому наброску Надсона:
И последнее, вполне кафкианское дополнение. Я приехал в Израиль в 1971 г., когда существовала газета "Наша страна", надо думать, не имевшая достаточно подготовленных в литературном отношении сотрудников. Однажды на ее страницах появилось стихотворение с предуведомлением, что поэт живет в Ленинграде и по понятным причинам не может покинуть СССР – он "отказник". К своему восторгу я увидел знакомые надсоновские строфы: "Я рос тебе чужим, отверженный народ". Понятно, что через несколько дней редакция принесла читателям извинения: ведь репатриироваться с "литераторских мостков" Волкова кладбища невозможно. Насмешник и виновник небольшого скандала хорошо знал дело – фактура стиха свободно вписывалась в контекст начала 70-х, что не вызвало никакого подозрения редактора, а вдохновил озорника на сей фокус Владимир Владимирович Маяковский. Судите сами: один из персонажей "Клопа" говорит: «…он – писатель. Чего писал – не знаю, а знаю только знаменитый! "Вечорка" про него три раза писала: стихи, говорит, Апухтина за свои продал, а тот обиделся, опровержение написал. Дураки, говорит, вы, неверно всё, – это я у Надсона списал»32.
Попытавшись определить место Надсона в истории русской литературы, мы должны коснуться совершенно неожиданного вмешательства Льва Николаевича Толстого в посмертную судьбу поэта.
Эта печальная история началась в 1886 г., когда молодому поэту киевская газета "Заря" предложила вести обзор современной литературы. Надсон работал в "Заре" полгода: с мая по сентябрь, до того как резкое ухудшение здоровья не позволило ему продолжать трудиться. И надо же было тому случиться, что в одной из своих статей Надсон "прошелся" по творчеству некоего графа Алексиса Жасминова. За таким претенциозным псевдонимом скрывался известный нововременский фельетонист Виктор Петрович Буренин (1841-1926). Начав с либеральных изданий, он затем сотрудничал в "Колоколе" (анонимно), "Искре", "Зрителе" и других "передовых" изданиях и постепенно оказался в черносотенном лагере. Замечу, что литературный талант Буренина признавали многие достойные писатели: Лесков, Некрасов, Достоевский, Толстой и др. Но уже в 1876 г. И.А. Гончаров писал о Буренине как о беспринципном цинике, пренебрегающем приличиями в печати, а Лесков в частном письме – как о человеке, который "только и делает, что выискивает, чем бы человека обидеть, приписав ему что-нибудь пошлое и мало ему свойственное"33.
Очень метко "припечатал" Буренина в эпиграмме Д.Д. Минаев:
И вот за разбор творчества такого человека взялся Надсон. Дело в том, что граф Жасминов, искренне или неискренне восхищаясь Толстым и ни в грош не ставя других писателей, утверждал, что после шедевров "Льва нашей литературы" все прочие по сравнению с ним "козлы, бараны и поросята (!!)". Один из критиков заметил, что, посвятив несколько статей Толстому и отнюдь не разделяя его взглядов, Буренин "развязно" использовал его в полемике; в "Дневнике" Е.И. Раевской Толстому приписываются слова о Буренине: "Он дерется мной"35. В хвалебной статье о Чехове Буренин не преминул "посмеяться над мертвым Чеховым"36. Собственно, Надсон вступился за честь русской литературы, ибо к тому времени среди стада означенных выше "животных" числились и Гончаров (кстати, Надсон считал его виртуозом стиля, что говорит о вкусе поэта, но любовь, как увидим ниже, не была взаимной), и Лесков, и Салтыков-Щедрин, и Гаршин – все высокоценимые самим Толстым, которому, естественно, такие уничижающие братьев по перу сравнения вряд ли приходили в голову. Надсон заметил, что графу Жасминову стоит в первую очередь обратить внимание на собственное творчество, вполне порнографическое и трафаретное: «порнография самого низкого качества бьет в глаза с каждой страницы этих "реалистических повестей из действительной жизни". "Вздрагивающие бедра", "обнаженные плечи", "античные руки",