Одновременно с милицией, которая пыталась придавить зарождающийся фанатизм, включилась и «идеологическая машина». В начале 1980-х в центральной прессе появились первые статьи о фанатах. Общий тон – однозначно негативный. Еще бы, что могло быть общего у фанатизма и идеологии «будущего строителя коммунизма»? Фанатизм преподавался как хоть и не явное зло, но времяпрепровождение «безыдейное» и бессмысленное – «недостойное советского молодого человека».
Из статьи «Фальшивые страсти: боление как явление» («Труд», 1981 год):
…Владимир Грошев в ПТУ учился на электросварщика. За хорошими оценками не гнался, занимали Владимира мысли иные. Где бы набраться новых впечатлений, найти друзей, с которыми скучно не бывает?
Знакомство с Шуриком Вазловым положило конец поискам. К 17 годам его новый знакомый уже несколько раз побывал в милиции. Не по своей, конечно, воле. Вазлов растолковал Грошеву, что веселое расположение духа проще всего обрести на трибунах. Протекция Вазлова помогла Грошеву свести дружбу с «настоящими» болельщиками. Те решили устроить новичку экзамен на преданность любимому клубу.
В назначенный час у железнодорожной насыпи в Лужниках Грошев бесстрашно сорвал клетчатую шапочку с малолетнего поклонника команды-соперника и удачно скрылся от дружинников. Преданность, таким образом, была налицо. Приятели научили новичка многому: струей огнетушителя рисовать на стенах эмблему любимого клуба, бить стеклянные павильоны на автобусных остановках, раскачивать поезда метро. Словом, Владимир Грошев стал «фанатом».
«Фанат» – кто и что это такое? Так в обиходе называют людей, которые вопреки рассудку и здравому смыслу следуют какому-то увлечению, иногда подвергая опасности и себя, и окружающих.
Из статьи «Проигранный тайм» («Комсомольская правда», 1982 год):
Когда он впервые попал на трибуну «Б» в Лужниках, на которой собирались «фанатики», ему было все равно, за кого болеть. Шел матч «Спартак»—«Динамо». Конечно же, он выбрал ту команду, за которую болели его новые друзья.
Вскоре были заброшены книги, стихи, японский язык, который он изучал самостоятельно… Зато появились в доме атрибуты его новой жизни: красно-белая вязаная шапочка, длинный шарф тех же цветов (правда, после одной из статей в газете о «фанатиках» отец его отобрал). А на летний сезон – красно-белая кепка, какие-то шнурки, повязки… в общем, целая костюмерная. Что ж, самые неожиданные вещи вдруг становятся модными у подростков.
<…>
Вскоре я пойму, что у некоторых сегодняшних школьников вопрос «за кого ты болеешь?» – это что-то вроде вопроса «ты кто?», «какой ты?». Если «спартаковец» – значит, свой в доску без лишних слов. Если «динамовец», то чужой (или наоборот), и опять же выяснять больше нечего. Просто. Коротко. Удобно. Леше с его застенчивостью как раз не хватало такой простоты.
<…>
Недавно Леше исполнилось восемнадцать лет. Из них самые активные, интенсивные для развития личности годы прожиты на стадионе. Какой яркой, насыщенной казалась эта жизнь в начале! А теперь оглянешься – ничего она недала: ни друзей настоящих, ни знания людей, самого себя – кто он, какой? Куда идти дальше?
Серьезная сила
В начале 1980-х милиция была не готова к каким-либо массовым акциям. Политических демонстраций и митингов не было – официальные мероприятия не в счет. И поэтому, когда фанаты начали устраивать шествия после матчей – сами они называли их «демонстрациями», – милиционеры просто не знали, что делать. Сегодня это действительно кажется немыслимым: в стране – жесткий тоталитарный режим, а после футбольного матча несколько сотен футбольных фанатов идут маршем по проезжей части, переворачивают милицейские машины, разбивают окна в киосках. Тогда еще не было ни ОМОНа, ни спецназа, а патрульно-постовые милиционеры просто не знали, как сладить с толпой, которая могла в любой момент смести их. Вот несколько рассказов участников и очевидцев фанатских «демонстраций» первой половины восьмидесятых годов.