девятым февраля уже помечен министерский приказ о назначении
его асессором по горной промышленности. Это назначение отвечало
желанию Гумбольдта, хотя и смотревшего на практическую карьеру,
как на необходимую подготовку к будущей научной деятельности,
но отнюдь не как на конечную цель жизни. После получения
этого лриказа о производстве в асессоры он писал своему другу
Фрейеслебену: «мне было очень стыдно, что я испытал радость по
поводу этого убожества», хотя такое назначение в то время в
23-летнем возрасте, без предварительных испытаний, считалось
для Гумбольдта чрезвычайно лестным.
В июле 1792 г. Гумбольдту был поручен объезд ряда
промышленных предприятий, доклад о котором он должен был сделать министру
в Байрейте, где они должны были съехаться. Этот доклад по своей
исчерпывающей полноте и всесторонности произвел настолько
хорошее впечатление, что Гумбольдт сейчас же, в конце августа, был
назначен обербергмейстером Байрейтского и Ансбахского горных
округов. «Все мои желания,—писал он тому же
Фрейеслебену,—теперь исполнились. Я буду теперь жить всецело практическим
горным делом и минералогией».
Прежде чем вступить в должность, Гумбольдт был командирован
для ознакомления с соляными копями Баварии, Австрии и Шлезвига,,
откуда он в конце января 1793 г. приехал в Берлин и пробыл в нем
до мая. В течение этих месяцев помимо служебных работ, связанных
с соляным делом, он занимается химическими и гальваническими
опытами над растениями и животными и издает свою «Флору Фрей-
берга».
В конце мая Гумбольдт прибыл к месту своей службы в Байрейте.
Тем временем вышла «Флора Фрейберга», получившая всеобщее
признание, курфюрст саксонский премировал ее золотой медалью,
а шведский ботаник Валь (Vahl) назвал в честь Гумбольдта ост-
индское растение из семейства лавровых: «Laurifolia Humboldtia».
В конце 1794 г. Гумбольдт должен был быть переведен в Берлин
со значительным повышением оклада. Несмотря на это он продолжал
смотреть на свою служебную деятельность, как на временную
необходимую школу. «Мои планы,—писал он,—остаются без изменения:
через два года я выхожу в отставку и еду в Россию, Сибирь или еще
куда-нибудь».
Возвращение в Берлин получило неожиданную отсрочку
вследствие того, что министр Гарденберг, отправлявшийся во Франкфурт,
где находилась главная ставка прусского короля, лично
руководившего военными действиями против французов, пожелал иметь в своей
свите и Гумбольдта. Какова была роль последнего в дипломатической
миссии Гарденберга, неизвестно, но, очевидно, при этом случае
проявились дипломатические способности Гумбольдта, к которым
впоследствии прусское правительство неоднократно прибегало.
Но если мы не знаем, в чем заключались обязанности Гумбольдта
в ставке, то знаем, что он делал в свои свободные часы: «Никогда
моя жизнь не была так переменчива как сейчас,—писал он в
сентябре 1794 г.,—я надолго оторван от своей специальности,
перегружен работами, связанными с дипломатическими заданиями
Гарденберга,.. Постоянные разъезды в интересных в
минералогическом отношении местностях очень помогли мне при составлении
моей книги о геологических отложениях,—я теперь хорошо знаю
строение всей западной Германии.;, и предполагаю зимой как
следует поработать над большим минералогическим трудом, своего рода
геогностическим обзором Германии».
В июле 1795 г., получив отпуск, Гумбольдт отправился с двумя
друзьями в путешествие в Северную Италию, Тироль и Швейцарию.
В течение двух месяцев, большею частью пешком, путешественники
исходили горы Шафгаузена, Цюриха, Берна и Шамони, изучая
горные отложения и растительность и все те
естественно-исторические условия, которые могли оказать на них влияние.
В ноябре Гумбольдт вернулся вновь в Байрейт к месту своей
службы. В это время он работает над двумя трудами: строением гор
Европы и влиянием химических и электрических воздействий на
мускулы и нервные волокна, с большим самоотвержением
экспериментируя над самим собой.
В ноябре 1796 г. умерла мать Гумбольдта. Этот момент является
поворотным в его жизни: он приобрел полную свободу действий
и средства для осуществления давно задуманного плана большого
Путешествия.
«Мое путешествие бесповоротно решено,—пишет онВильденову.—
Я буду еще подготовляться несколько лет и собирать инструменты,
год или полтора проведу в Италии, чтобы хорошо ознакомиться
с вулканами, а затем через Париж проеду в Англию, где, возможно,
пробуду еще год (так как я не спешу, а хочу быть хорошо
подготовленным), а затем на английском корабле в Вест-Индию.
Если я и не доживу до завершения этих планов, то, по крайней
мере, я деятельно приступил к их осуществлению и использовал
положение, в которое меня поставили счастливые условия».
В феврале 1797 г. Гумбольдт окончательно оставил
государственную службу и поехал к брату, жившему в то время в Иене.
Еще раньше, во время своей службы в Байрейте, Гумбольдт
неоднократно посещал брата в Иене. Это дало ему возможность войти
в довольно близкие отношения к Гёте и Шиллеру, у которых
Вильгельм Гумбольдт был своим человеком.
Веймар, с того момента как в нем поселился Гёте, делается
центром литературной и художественной жизни Германии, тогда как
Иена, где Шиллер был в то время профессором истории, становится
сосредоточием научной жизни.
Это были годы особенно сильного увлечения Гёте
естествознанием. Как раз в 1790 г. была опубликована его «Метаморфоза
растений», а затем и его работы по оптике, как предварительные
материалы «Учения о красках». Гумбольдт, увлеченный ботаническими
проблемами, работавший в это время над влиянием гальванических
раздражений на мускульную и нервную системы, был для Гёте
чрезвычайно желательным собеседником. «Братья Гумбольдты,—писал
он в 1797 г.,—были здесь и все что касается природы было предметом
разговора с философской и научной стороны»; и в том же году
в письме к Шиллеру: «Я очень приятно и полезно провел время
с Гумбольдтом; мои естественно-исторические работы, благодаря
его присутствию, пробудились от своей зимней спячки». Такое
отношение к Гумбольдту продолжалось до самой смерти Гёте,
усиливаясь с годами все больше и больше, хотя научные взгляды
Гумбольдта далеко не всегда находили сочувствие в Гёте.
Так, в более поздние годы, он не мог простить Гумбольдту его