отказа от нептунизма и утверждения значения вулканических
явлений в истории земли. Для всего склада характера Гёте постепенная
эволюция земного рельефа была гораздо более приемлема, чем
развитие его в результате вулканических революций в земной коре.
Гёте никогда не смог отказаться от этих устаревших научных
взглядов и не мог простить Гумбольдту его идей, ниспровергавших эти
старые учения.
Но это разногласие в мнениях не умаляло в глазах Гёте Гумбольдта
как ученого. «Хотя его способ,— писал он Вильгельму Гумбольдту,—
воспринимать геологические явления и ими оперировать для моей
церебральной системы совершенно неприемлем, тем не менее
я с настоящим интересом и удивлением наблюдал, как то, в чем
я никак не могу себя убедить, у него последовательно связано».
Гумбольдт с своей стороны высоко ценил Гёте, как ученого. Это
выразилось между прочим в посвящении ему Гумбольдтом
немецкого издания «Идей о географии растений». Виньетка к этому
посвящению, нарисованная Торвальдсеном, изображает гения поэзии
в виде украшенного лавровым венком Аполлона, снимающего
покров с богини Изис, у ног которой лежит книга с надписью
«Метаморфоза растений», что должно было изображать, что и поэту
свойственно раскрывать тайны природы.
В 1816 г., в год смерти жены Гёте, когда Гумбольдт прислал ему свои
«Идеи о физиономичности растений», он ответил ему стихотворением:
Но, несмотря на такое взаимное признание друг друга, несмотря
на то, что как для Гёте, так и для Гумбольдта, целью научного
искания было установление общих законов, управляющих природой,
они, как естествоиспытатели, были полной противоположностью
один другому: Гёте был чужд настоящего научного исследования
природы, для Гумбольдта же, как раз наоборот, методом работы
было «только сопоставлять факты и никогда не касаться объектов,
которые лежат вне границ нашего современного опыта».
Этот точный анализ природных явлений был еще более
неприемлем для Шиллера, чем для Гёте, что чрезвычайно ярко отразилось
в его характеристике Гумбольдта, данной им в одном из своих писем,
относящихся к этому времени: «Об Александре я не имею вполне
законченного мнения; но я боюсь, что, несмотря на весь его талант
и неустанную деятельность, он никогда не даст ничего крупного
своей науке. Чересчур мелочная, беспокойная суетливость присуща
всей его деятельности. Я не вижу в нем ни искры чистого,
объективного интереса, и, как это ни странно звучит, я нахожу в нем,
несмотря на все колоссальное богатство знаний, бедность чувств,
которая для объекта/ составляющего предмет его исследования, является
худшим злом. Это голый, все расчленяющий рассудок, стремящийся
всегда непостижимую и во всех своих проявлениях полную
достоинства и неизмеримости природу бесстыдно и с нахальством, мне
непонятным, измерить масштабом своих формул,
представляющих собою лишь пустые слова и всегда лишь узкие понятия.
Коротко говоря, он представляется мне для своего предмета чересчур
грубым органом и притом чересчур ограниченным человеком. У него
нет воображения и с моей точки зрения у него отсутствует самая
необходимая способность для его науки, так как природу надо
наблюдать и чувствовать как в ее отдельных проявлениях, так и в ее
высших законах. Александр импонирует очень многим и выигрывает
по .сравнению со своим братом, потому что у него есть глотка и он
умеет заставлять с собой считаться».
Но как раз в то время, когда писались эти несправедливые
строки, Гумбольдт был на пути к тому, чтобы доказать свое тонкое
понимание природы и умение чувствовать все ее проявления, на
пути к тому, чтобы сделать крупнейший вклад в науку о природе.
В июле 1797 г. Гумбольдт со всей семьей своего брата выехал в
Италию, но по пути вынужден был прервать путешествие из-за
военных действий Наполеона в Италии. Весной 1798 г. он приехал в
Париж, наметив замену Италии путешествием в Египет, но в' это
время Наполеон перебрасывал уже свои войска в Африку.
В Париже Гумбольдт был принят в научном мире как свой
человек; он занимался здесь научной работой и чтением докладов, но
главным образом поисками возможности принять участие в какой-
либо крупной экспедиции. Многочисленные предложения:
экспедиция в Египет, экспедиция к южному полюсу, пятилетнее плавание
вокруг света, оканчивались ничем. Наконец, он решил за свой счет
отправиться в Северную Африку. В Марселе его должны были взять
на борт шведского фрегата и перевезти в Алжир.
В сопровождении молодого ботаника Бонплана, ученика Жюсье
и Десфонтена, Гумбольдт выехал 20 октября 1798 г. из Парижа в Map-1
сель. В течение двух месяцев путешественники тщетно ждали
прихода обещанного фрегата, пока не пришло, наконец, известие, что
он потерпел крушение и затонул у берегов Португалии.
В конце декабря Гумбольдт и Бонплан отправились в Испанию.
Почти все время они шли пешком, собирая растения, определяя
высоту и положение места, занимаясь метеорологическими,
магнетическими, геологическими наблюдениями. К началу февраля
1799 г. они добрались до Мадрида.
В Мадриде совершенно неожиданно осуществились мечты
Гумбольдта: саксонский посланник при Мадридском дворе Форель
представил его либеральному министру иностранных дел Урквихо,
который взялся выхлопотать ему у короля разрешение посетить
испанские колонии в Америке, но, конечно, за свой счет. Получив
аудиенцию у короля, Гумбольдт сумел так его очаровать, что ему была
предоставлена совершенно небывалая для иностранца свобода по
передвижению и исследованию американских владений Испании.
В середине мая оба путешественника покинули Мадрид,
направляясь в порт Коруна, откуда и отплыли 5 июня 1799 г. на корвете
«Пизарро» по направлению к Канарским островам.
«Какое открылось мне счастие. У меня кружится голова от
радости»,—писал он в день отъезда друзьям ...«Какой клад наблюдений
смогу я собрать для своего труда о построении земного шара».
«Я буду собирать растения и окаменелости, производить
прекрасными инструментами астрономические наблюдения, я буду хи-
мически анализировать состав воздуха... Но все это не главная цель
моего путешествия. На взаимодействие сил, на влияние мертвой
природы на животный и растительный мир, на эту гармонию должны
быть неизменно направлены мои глаза».
«Человек должен желать хорошего и великого».